Злость. Ненависть.
Они отрезвляют и дают силу ослабшим от усталости и побоев рукам и челюстям. Рычу и сжимаю ещё сильнее челюсти на его шее, чуть-чуть, но достаточно чтобы пробить артерию. Сейчас от кровопотери его спасает только мои челюсти. Чуть ослаблю и откроется кровотечение через артерию, дёрнуть и порву, сожму сильнее и пробью насквозь.
Когтями я впиваюсь в его плечи, на которые опираюсь и ослабляю хватку, снова впиваюсь. Он матерится, и крепче сжимает мои бедра прижимая к себе терпит. Угрожает. Я рычу, плюясь и брызгаясь его кровью. Он замолкает, но ненадолго. Дышит рвано и не глубоко. Боится пошевелиться. Его жизнь сейчас на кончиках моих челюстей. Буквально в моих зубах-клыках. И я продолжаю впиваться когтями и отпускать, а потом опять впиваться. Он крепко держит.
– Ты хоть понимаешь, что означает наша поза? Ты хоть представляешь насколько это все интимно, девочка моя.
Фыркаю и снова со звуком выплёвывается и разбрызгивается кровь, его кровь.
– Значит знаешь. – Он меняет тон. Больше нет в голосе нежности и ласки. Нет компромисса и нет уговоров. – И когда успел просветить, щенок.
Он злится. А я довольно растягиваю губы в улыбке. Теперь передо мной тот самый Вячеслав Вольфович Фонберин. Достойный своих братьев и отца, равный им по отсутствию морали, принципов, силы воли и взявший не своё силой, ослабив до предела стаю. До того предела, когда ему не смогут противостоять. Мой личный враг и враг всей моей стаи и не только моей.
Я словно всем телом почувствовала, как он изменился. С него спало наваждение страсти и вожделения, давно, ещё тогда, когда мои челюсти сомкнулись на его шее. Но его игра прекратилась именно сейчас, в этот момент. Голос стал жёстким, привыкшим приказывать и подчинять. Руки на моих бёдрах напряглись и когти впились глубоко в тело. Он словно стал твёрже, жёстче и увереннее.
– Что ж, сучка. Надо было тебя брать сразу. Это не победа. Это подлый удар. Тебя не признает моя стая если убьёшь меня так. Да и сама себя сожрёшь с потрохами если сейчас убьёшь. Если вообще сможешь убить. Это ведь не так просто, оборвать чью-то жизнь. Тем более так, подло и кроваво. На это у тебя кишка тонка.
Я фырчу и закатываю глаза. И о подлости мне будет говорить эта шавка? Довёл стаю до изнеможения. Рвал, ломал, калечил своих же, не жалея ни старого ни малого. Убивал, насиловал чужих, да и своих наверняка тоже. Не совести. Ни морали. Ни чести. Зато учит меня, критикует. Он не видит, как я закатываю глаза, как кривлю губы в подобие лживой улыбки, но чувствует мой настрой, мой скептицизм. Ощущает брызги и потеки собственной крови. О да, нервничай, «мальчик», твоя жизнь на кончиках клыков «мелкой сучки».
Той самой сучки, шавка, которая сожрёт тебя без каких бы то ни было угрызений совести. За мной моя стая, я борюсь не за свою жизнь, не только за свою жизнь. И я готова убить. Здесь и сейчас. Но как же хочется большего. Хочется наказать тебя, чтобы ты жил долго и не счастливо, совсем не счастливо. Жалел о том, что не сдох каждую секунду своего существования. Чтобы каждый мог пнуть тебя, плюнуть и дёрнуть. Чтобы это стало уроком всем сегодня и в будущем. Чтобы твоя жизнь стала существованием, и ты мечтал о смерти, но продолжать существовать.
И я рычу. Его кровь снова летит во все стороны из моего рта. А я рычу, держа в своей звериной пасти на кониках клыков его жизнь и все его планы на будущее. Рычу угрожая и подавляя. Я не вижу других. Весь мой мир сейчас и здесь сомкнулся к этому нелюдю. Я и он. Он по-прежнему крепко держит меня под бедра вогнав в тело свои когти и не шевелясь, думаю даже дыша через раз.
Я так же опираюсь о его плечи и так же плотнее сжимая свои когти, вгоняя ему в тело и вынимая, повторяя свою грубую игру пальцев. Под руками уже хлюпает от крови и разорванного тела, его тела. А я рычу и чуть сжимаю челюсть. Едва заметное движение, так чтобы не проткнуть насквозь артерию, но чётко определить намерения. И он сдаётся. Он принимает поражение. Он кричит об этом стае. Но эта глупость, уловка, не достаточная для помилования. Я не верю ему. Мы оба это понимаем и продолжаем стоять в той же позе с той же угрозой и той же борьбой.
Когда вокруг костра замелькали тени я не заметила. Я даже не услышала звуки борьбы, чьих-то слез, ничего не видела и не слышала кроме того, чья жизнь зависит сейчас от меня. Я продолжала свою борьбу в руках своего врага держа его жизнь в своих зубах. Меня не смущала нагота, я о ней не думала и уж тем более не чувствовала себя не защищённой из-за того, как пишут в слащавых бульварных или шаблонных романах. Я лишь почувствовала горячие руки на своих плечах и заботливый, ласковый, но при том строгий голос дорогого мне человека – бабули.