— Может быть, стоит так сделать. За это время вы сможете спокойно обсудить свои дела с Канамэ.
— Канамэ считает, что мне лучше говорить с вами. Когда мы оказываемся с ним лицом к лицу, я никак не могу выговорить того, что хочу. Я начинаю, но когда дохожу до сути, принимаюсь плакать…
— Вы уверены, что можете уйти к Асо?
— Уверена. В конце концов, это зависит только от нас.
— Его родители и братья всё знают?
— Кое-что.
— До какой степени?
— Что с согласия Канамэ мы время от времени встречаемся.
— Они притворяются, будто ничего не видят?
— Приблизительно так. Что ещё им остаётся?
— А если дело продвинется дальше, чем сейчас?
— Ну, тогда… Если мы с Канамэ официально разведёмся, препятствий с их стороны быть не должно. Его мать на его стороне.
Во дворе снова раздался лай, собаки вновь начали ссориться.
— Ах, опять! — Мисако прищёлкнула языком и, сбросив с колен отрезы шёлка, встала и подошла к окну.
— Хироси! Уведи собак. Надоели, сил нет.
— Сейчас уведу.
— Где папа?
— Папа на веранде. Читает «Тысячу и одну ночь».
— А ты садись за домашнее задание. Не бездельничай.
— А дядюшка не придёт?
— Не жди его. «Дядюшка, дядюшка!» Можно подумать, он тебе товарищ.
— Но дядюшка сказал, что поможет мне с домашним заданием.
— Нет, нет… Для чего задают задание? Чтобы ты делал его сам.
— Ладно.
Слышно было, как мальчик убежал с собаками.
— Он вас побаивается.
— Канамэ ему всё спускает. Однако, когда родители разводятся, разве ребёнку не тяжелее расставаться с матерью, чем с отцом?
— Если женщина остаётся одна, уже только это вызывает к ней сочувствие.
— Вам так кажется, Таканацу-сан? Я-то думаю, сочувствовать будут Канамэ. Формально это я оставляю мужа. Все будут обвинять меня, и когда слухи дойдут до Хироси, не станет ли он укорять меня?
— Но когда он вырастет, во всём разберётся. Память у детей хорошая, и, во взрослом возрасте ясно вспоминая детство, они судят как надо — это так, а это так. Поэтому не беспокойтесь о сыне, он вырастет.
Мисако ничего не ответила. Она всё ещё стояла у окна и рассеянно смотрела во двор. Маленькая птичка перелетала с ветки на ветку сливового дерева. Камышевка? Трясогузка? Некоторое время Мисако следила за ней. За сливами в огороде слуга, открыв парниковые рамы, сажал в землю рассаду. Со второго этажа не было видно моря, но Мисако всё смотрела на безоблачное небо над морем — и вдруг тяжело вздохнула.
— Вам сегодня можно не ехать в Сума?
Она, не оборачиваясь к Таканацу, только горько рассмеялась в ответ.
— Ведь сейчас вы ездите туда каждый день, не так ли?
— Да.
— Если вы хотите, поезжайте и сегодня.
— Я до такой степени кажусь повидавшей виды?
— А если вам не понравится, что я скажу?
— Говорите прямо.
— В вас есть что-то от куртизанки, и постепенно это проявляется всё сильнее. Вчера мы с Канамэ согласились в этом.
— Я и сама так полагаю. Но сегодня могу в Сума не ехать. Я сказала, что приедет Таканацу-сан. Невежливо оставлять гостя, тем более когда он привёз такие подарки.
— Обычно все так говорят. Но вчера вас дома не было.
— Я думала, что вы будете говорить с Канамэ.
— А сегодня ваша очередь?
— А не перейти ли нам в столовую? Я хочу есть. Я сразу пошла к вам и ничего не поела.
— Какой же вы выбрали пояс?
— Ещё не решила. Потом спокойно посмотрю. Оставьте всё как есть. Вы позавтракали, а я голодна как волк.
Прежде чем спуститься вниз, они заглянули в европейскую гостиную. Канамэ уже покинул веранду и лежал на диване, продолжая с увлечением читать. Услышав шаги идущих в японскую гостиную, он равнодушно спросил:
— Ну как? Выбрала что-то?
— Нет. Таканацу-сан кричал: «Подарки, подарки», а, в сущности, ничего хорошего не привёз. Скряга!
— Я не скряга, это вы слишком жадны.
— Камлота три штуки, а что до камки — всего две.
— Если вам не по нраву, я вам ничего не подарю. Мне это только на руку.
— Ха-ха, — из вежливости посмеялся Канамэ, не отрываясь от книги.
Послышался шелест спокойно переворачиваемой страницы.
— Он полностью погружён в своё чтение, — заметил Таканацу, поворачивая в коридор.
— Его увлечения никогда долго не длятся. Он совсем как ребёнок, которому дали игрушку.
Войдя в гостиную, Мисако пригласила гостя сесть на подушку мужа, а сама устроилась перед обеденным столиком из сандалового дерева.
— О-Саё, принесите тосты, — распорядилась она, повернувшись к кухне.
Она открыла стоявший сзади буфет для чайной посуды из тутового дерева.
— Чёрный? Или японский зелёный?
— Всё равно. А нет ли какого-нибудь вкусного печенья?
— Если вы хотите западного, у меня есть пирожные от Юхайма.[46]
— Прекрасно. Скучно смотреть, когда перед тобой кто-то ест.
— Здесь воздух чистый, но всё равно чувствуется запах.
— Наверное, он пропитал вашу одежду. А что вам скажут, когда завтра вы поедете в Сума?
— Он мне сказал: «Пока у вас гостит Таканацу-сан, сюда не приезжай».
— Если бы он по-настоящему любил вас, ему бы запах чеснока был нипочём. А коли не так, значит, его любовь — неправда.
— Пожалуйста, угощайтесь. Что вам положить?
— Мне неловко брать первым. Ну, пожалуй, тост.
— Говорите, некоторым нравится этот запах.
— Да, например Ёсико.
— Разве? Ведь она ушла от вас из-за этого.
— Это выдумки Канамэ. По её словам, она до сих пор, как только заслышит запах чеснока, вспоминает обо мне.
— А вы её не вспоминаете?
— Не то что не вспоминаю… развлекаться с ней было приятно, но она не создана быть женой.
— Куртизанка?
— Да.
— Как я.
— По сути вы не куртизанка. По видимости — да, а внутри хорошая жена и разумная мать.
— Вы думаете?
Не исключено, что Мисако только притворялась, что не понимает, — казалось, она была поглощена приготовлением бутербродов. Покрошив разрезанные вдоль маринованные огурцы, она клала их вместе с колбасой на хлеб и отправляла в рот.
— Выглядит вкусным.
— Да, очень.
— А что это за маленькие кусочки?
— Это? Ливерная колбаса. Я покупаю в немецкой лавке в Кобэ.
— А гостям такого нельзя?
— Нельзя. Это я покупаю себе на завтрак.
— Ну, кусочек. Только попробовать. Мне хочется этого больше, чем пирожное.
— Какой вы обжора. Откройте рот. Скажите «а-а».
— А-а.
— Какая вонь! Не вилкой, а только на хлебе. Ну, как?
— Вкусно.
— Больше не дам. А то мне самой не останется.
— Разрешили бы вилкой. Класть человеку рукой в рот — обычай куртизанок.
— Если вы недовольны, больше не просите того, что не для вас.
— Раньше вы не были так невежливы. Были очень женственной, скромной женщиной.
— Может, и была.
— Это не ваша сущность. Какое-то тщеславие?
— Тщеславие?
— Ага.
— Я не понимаю.
— Канамэ говорит, что это он сделал вас куртизанкой. Мол, так обращался с вами… Так что это его вина. Но я бы так не сказал…
— Я не хочу, чтобы он брал на себя всю вину. Всё-таки в этом проявился и мой врождённый характер.
— Какой бы женщина ни была хорошей женой и разумной матерью, в ней всегда таится что-то от куртизанки. Но в данном случае это следствие вашей супружеской жизни. Вы не хотите, чтобы посторонние видели, что вы угнетены, и изо всех сил стараетесь быть эффектной.
46
Карл Юхайм (1886–1945) — немецкий кондитер, открывший дело в Японии. Имел лавку в Кобэ.