В одно прекрасное утро Канамэ со словами: «Я должен тебе что-то сказать» — вызвал жену в комнату на первом этаже европейского флигеля. Он хорошо помнил тот день, помнил, что на столе в вазе стояли китайские нарциссы, была включена электрическая печка — было ясное зимнее утро. Всю ночь накануне она проплакала, и она, и Канамэ почти совсем не спали, оба сидели друг против друга с опухшими глазами. Ночью Канамэ подумал, не заговорить ли с ней, но побоялся разбудить Хироси и, опасаясь, что жена, и без того готовая лить слёзы, в темноте ещё больше разрыдается, решил отложить разговор до утра.
— Я последнее время много думал и хочу обсудить это с тобой, — начал он, стараясь говорить весело, как будто приглашая её на пикник.
— И я хочу обсудить это с тобой, — ответила Мисако, повторяя, как попугай, его слова. Чуть улыбаясь усталыми от бессонницы глазами, она подвинула стул к печке.
Когда они высказали друг другу то, что лежало у них на сердце, они убедились: в общем оба они одинаково оценивают своё положение и пришли к одинаковому результату. Любить друг друга они не могут; каждый признаёт прекрасные качества и понимает характер другого; лет через десять или двадцать, постарев, они, возможно, и составили бы прекрасную пару, но они не в состоянии оставаться в неопределённости. С этим Мисако была полностью согласна. Оба сошлись и на том, что глупо из-за любви к сыну поставить на себе крест. Но когда после всего этого Канамэ спросил: «Хочешь, чтобы мы разошлись?», она ответила только: «А ты как думаешь?» Одним словом — оба понимали, что им лучше развестись, но не имели мужества пойти на это и, проклиная свой слабый характер, по-прежнему оставались в неопределённости.
У Канамэ не было причин выгонять из дома жену. Если он пойдёт на это, он, без сомнения, будет мучиться угрызениями совести. Он по возможности хотел играть пассивную роль. Сам он не собирался потом на ком-либо жениться, а у жены такой человек имелся, поэтому он предпочёл бы, чтобы решительно действовать начала она. Но поскольку у мужа любимой женщины не было, Мисако, со своей стороны, считала, что она не имеет права оставить его, чтобы самой быть эгоистически счастливой; и если муж её не любит, это ещё не значит, что он бесчувственный человек; в стремлении к лучшему никто предела не знает; в мире очень много несчастных жён; она, конечно, жаловалась, что нелюбима, но в остальном никакого недостатка не испытывала — короче, решиться бросить мужа и сына она не могла. В конечном счёте, думая о разводе, и муж, и жена предпочитали быть оставленным другим, для обоих это было бы со всех сторон удобнее. В чём же трудность? Оба взрослые люди — чего они боятся, что им мешает осуществить то, что велит разум? Разве речь не шла всего лишь о том, чтобы разом отрезать путы прошлого? Боль от разрыва длится всего лишь минуту, она, как у всех, со временем слабеет. «Мы боимся больше самого развода, чем жизни после него», — говорили они, смеясь. «Не начать ли нам потихоньку разводиться так, чтобы мы незаметно пришли к официальному разводу?» — внёс наконец предложение Канамэ. В старые времена сказали бы, что не справляться с болью при разлуке пристало девочкам, но современные люди считают: каким бы незначительным ни было страдание, мудрее его избегать, если можно и без мучений достигнуть того же результата. Зачем стыдиться собственной трусости? Если мы трусим, надо придумать такую линию поведения, которая соответствовала бы нашему характеру и помогла бы прийти к счастливому исходу. Что, если попробовать? Канамэ долго думал и изложил свой план по пунктам:
— Мисако некоторое время должна перед посторонними оставаться женой Канамэ.
— Таким же образом Асо некоторое время должен перед посторонними быть всего лишь её приятелем.
— Сохраняя видимость приличий, Мисако имеет полную свободу любить Асо и духовно, и физически.
— Год-два наблюдать, как развернутся события, и если окажется, что влюблённые могут благополучно состоять в браке, Канамэ будет добиваться согласия её отца и сам официально согласится на её брак с Асо.
— Поэтому один-два года считать временем испытания чувств её и Асо. Если испытание окажется неуспешным, если между Мисако и Асо обнаружится заметное расхождение в характерах, если будет очевидно, что их связь не совсем удовлетворительна, Мисако по-прежнему останется в доме Канамэ.
— Если результат испытания будет успешным и оба поженятся, Канамэ останется их другом и их общение будет продолжаться.
Когда Канамэ кончил говорить, лицо жены озарилось светом, как небо тем утром. Она сказала только: «Спасибо», и из её глаз закапали слёзы радости. Впервые за несколько лет она не чувствовала отчуждения к мужу и с облегчением смотрела на солнечный свет. И муж, понимая её радость, ощущал, что и у него прошло стеснение в груди. С тех пор как они поженились, супруги всё время чего-то недоговаривали и по иронии судьбы именно тогда, когда речь зашла о расставании, смогли наконец откровенно говорить друг с другом. План Канамэ таил в себе опасность, но если они не будут, закрыв глаза, следовать ему до конца, то никогда не разведутся. И у Асо возражений быть не должно. Канамэ открыто высказал ему свои соображения: «На Западе есть страны, где вокруг развода не поднимают никакого шума, но в Японии пока это невозможно, и чтобы осуществить наш план, надо действовать весьма осмотрительно. Прежде всего мы трое должны полностью доверять друг другу. Даже среди близких друзей часто возникают недоразумения, и поскольку каждый из нас находится в чрезвычайно щекотливом положении, надо быть осторожным, всячески щадить чувства других, чтобы по небрежности одного двое других не испытывали затруднений. Пожалуйста, и вы действуйте с нами заодно». В результате Асо перестал появляться в доме Канамэ, а Мисако стала «ездить в Сума».
С того времени Канамэ перестал интересоваться их отношениями, он буквально «закрыл глаза». Хватит, не надо пытаться что-то предпринять, его судьба определится сама собой. Он полностью отдался течению, не сопротивляясь, слепо, составив с волнами единое целое, и, ничего не стараясь сделать по своей воле, ожидал исхода. При этом его страшило одно — срок испытания постепенно приближался к концу. Как он ни старался, чтобы всё тянулось без изменений, избежать развода невозможно. Насколько хватало глаз, путь был спокоен, но рано или поздно кораблю придётся пройти сквозь бури. Тогда-то Канамэ будет вынужден открыть глаза. Это предчувствие заставляло Канамэ при его робости ещё более пассивно отдаваться на волю волн, оставлять всё на произвол судьбы и ничего не предпринимать.
— Ты говоришь, что разводиться мучительно, а при этом поступаешь безответственно. Ты слишком беспечен, — сказал Таканацу.
— Эта беспечность родилась не сегодня. Я думаю, что мораль не может быть одной и той же для всех. Каждый человек живёт по морали, соответствующей своему характеру, это единственный правильный выход.
— Безусловно, это так. Но тогда в понятие твоей морали входит и беспечность?
— Может быть, это нехорошо. Но я, человек от природы нерешительный, не должен идти против своего характера и стараться быть решительным. Когда такой человек пытается изменить себя, он напрасно приносит большие жертвы — ничего хорошего из этого не выйдет. Безвольный человек должен жить по правилам, соответствующим его безвольному характеру. Если с этой точки зрения рассмотреть нынешние обстоятельства, то беспокоиться не о чем: безусловно, развод — лучший выход, и какими бы окольными путями к нему ни шли, мы всё равно к нему придём. И если я буду ещё более беспечен — значения большого это уже не имеет.
— Пока ты дойдёшь до конечного результата, вся жизнь пройдёт!
— Я серьёзно размышлял и об этом. Среди европейских аристократов адюльтер — не редкость. Но там никого не беспокоит, что муж и жена изменяют друг другу, на Западе адюльтер молчаливо допускается. Таких случаев, как мой, очень много. Если бы японское общество позволило, я мог бы всю жизнь так прожить.
— Даже на Западе никто больше не боится развода, потому что у религии нет никакого авторитета.