— Но как же быть?
— О чём речь? Если на тебя кто-то посмотрит, то и ты посмотри на него, вот и всё, — сказал старик.
— Но стоя… Я не могу.
— В Киото женщины очень часто именно стоя…
— Глупости. Я не могу.
Ей сказали, что недалеко от театра есть закусочные, и она вышла. Она отсутствовала почти час. Проходя мимо закусочных, она не решалась войти туда, а какая-то лавка показалась ей и вовсе неподходящей. Так она дошла до самой гостиницы и вернулась, взяв рикшу. Она спрашивала себя, как поступают пришедшие сюда молодые девушки и женщины? Или они действительно ходят к этим чанам?
Вскоре за их спинами послышался шум, и замужняя женщина с ребёнком на руках вышла в проход в партере. Она помогла ребёнку раскрыть кимоно, и он произвёл шум, как будто повернули кран водопровода.
На этот раз даже старик пришёл в смущение.
— Это уже слишком! Прямо под носом у людей, которые едят!
Не обращая никакого внимания на беспорядки в партере, рассказчики на сцене сменяли друг друга. То ли на Канамэ подействовало выпитое днём сакэ, то ли он был оглушён сильным шумом вокруг, но он никак не мог сосредоточиться на спектакле. Тем не менее ему совсем не было скучно и ухо не резали ни звуки сямисэн, ни голос рассказчика. Его охватило беззаботное, ленивое, сладкое настроение, как будто в светлой ванне он погрузился в приятно тепловатую воду или же в тёплый день, закутавшись в одеяло, всё утро оставался в постели. Пока он рассеянно смотрел на кукол, незаметно окончились сцены расставания в Акаси, в особняке Юминосукэ, в чайном домике Оиси и на горе Мая. Сейчас на сцене была хижина в Хамамацу. Солнце ещё не клонилось к закату, и в щели между циновками так же, как утром, когда они пришли сюда, виднелось синее небо, создававшее весёлое и счастливое настроение. Не было необходимости следить за происходящим на сцене, достаточно было бросать время от времени на движущихся кукол рассеянный взгляд, а шумные разговоры вокруг не только не мешали — напротив, все звуки и все цвета, как в калейдоскопе, сливались в гармоничное целое.
— Какое спокойствие! — повторил ещё раз Канамэ.
— Куклы замечательные. Кукловод Миюки совсем не плох.
— Было бы лучше, если бы она была попроще.
— Стиль зафиксирован, так играют повсюду. Текст рассказчика нельзя изменить, а действие следует за ним.
— Разве на Авадзи читают текст не как-то особенно?
— На слух людей сведущих какая-то разница в манере Авадзи и Осака есть, но я не различаю.
Некоторые считают, что соответствие форме или точное воспроизведение старого образца означает деградацию искусства, но разве этот кукольный театр, пример крестьянского творчества, не существует благодаря сохранению старой формы? С такой точки зрения Кабуки и Кёгэн[67] — народное искусство. В любой пьесе определённый костюм, определённая жестикуляция сохранялись в течение поколений, передавались в династиях знаменитых актёров, они соответствуют установленной норме. Если следовать традиции и соизмерять движения с речитацией текста, любой дилетант может подражать великим исполнителям, а зрители будут ассоциировать его с известными актёрами на сцене из кипариса. Когда в деревенской гостинице на горячих источниках ставится детский спектакль, зрители восхищаются тем, как хорошо преподаватель обучил своих учеников, как точно дети следуют его наставлениям. В отличие от современного театра, где каждый раз пьеса ставится по-новому, основы традиционного театра незыблемы, и им могут научиться даже женщины и дети. В старину, когда не было кинематографа, традиционный театр выполнял сходную с ним роль, в особенности кукольный театр с его минимальным оборудованием и небольшим числом артистов. Давать такие представления не составляло большого труда. Актёры бродили по городам и весям и развлекали население. Глядя на представление кукол, понимаешь, как искусство Кабуки доходило до самых глухих деревень и везде пускало глубокие корни.
Канамэ знал только самые популярные эпизоды из «Дневника Асагао» — сцену в гостинице, сцену перед рекой — и помнил некоторые стихи: «Когда-то мы ловили в Удзи светлячков» или «Плача, ждали ветра в Акаси», но на сцене и охоту на светлячков, и расставание в Акаси, и сцену в хижине в Хамамацу видел впервые. Сюжет напоминал исторические пьесы, но в «Асагао» было мало от их неестественности, не было здесь и жестокости морального долга самураев; развитие пьесы было лёгким, как в бытовой драме, с некоторой долей юмора. К какому времени относилось действие? Основывался ли сюжет на подлинных событиях? Канамэ слышал, что персонаж Комадзава был срисован с Кумадзава Бандзи,[68] что-то в пьесе напоминало ему повести более ранних, чем Токугава, эпох — Сэнгоку[69] или Муромати.[70] Мужчина преподносил даме стихотворение сайбара,[71] она пела его, аккомпанируя себе на кото, кормилица Асака сопровождала барышню в трудном странствии — это отдавало эпохой Хэйан. При всём том действительно ли относилось действие к столь далёким временам? Для зрителей здешних мест паломница Асака с её песнопениями была обычной фигурой, здесь и сейчас можно увидеть таких женщин. В отличие от токийцев, жители западных от Киото провинций воспринимают кукольный театр как реальность, им близкую.
— Плохо, что мы попали на «Дневник Асагао», — вдруг сказал старик, что-то вспомнив. — Здесь исполнение «Тамамо-но маэ»[72] или «Танцев в Исэ»[73] очень отличается от осакской традиции, и увидеть их было бы интересно.
Старик слышал, что фразы и жестикуляция, которые в осакском театре не допускаются из-за их жестокости или распущенности, на Авадзи сохраняются в неприкосновенности, здесь и сейчас играют как прежде, и в этом местное исполнение пьес сильно отличается от осакского. Например, в Осака из «Тамамо-но маэ» обычно дают только три сцены, а здесь показывают целиком, с начала до конца. В этой пьесе есть эпизод, где появляется девятихвостая лисица и пожирает Тамамо-но маэ. Рассказывают, что, когда лисица вспарывает живот героини, она извлекает из него окровавленные кишки, и для этого используют красную шёлковую вату. А в «Танцах в Исэ» в сцене убийства десяти человек по всей сцене разбросаны отрезанные руки и ноги. Очень эффектна сцена усмирения демона с горы Оэ, голова которого гораздо больше человечьей.
— Без этого о кукольном театре и говорить нельзя. Завтра будут давать «Гору мужа и жены».[74] Это нужно обязательно посмотреть.
— Я вижу «Дневник Асагао» на сцене впервые, и мне интересно.
Канамэ не разбирался в тонкостях техники кукловодов, но по сравнению с осакскими они показались ему грубоватыми, в движениях кукол не было мягкости, и не удавалось избавиться от общего ощущения провинциальности. Это относилось прежде всего к лицам кукол и к их костюмам. В отличие от кукол из театра в Осака, лица здешних не были так похожи на человеческие, черты их выглядели жёсткими и несоразмерными. Лицо героини в осакском театре было полным и округлым, а здесь — вытянутое, как у обычных кукол, каких делают в Киото, или у декоративных, для праздника девочек, с их холодным, надменным выражением. Лицо злодея, красное и неприятное, выглядело чрезвычайно неестественным, лицом не человека, а демона или оборотня. Здешние куклы были гораздо больше осакских, особенно их головы, и главный герой был ростом с семи-восьмилетнего мальчика. По мнению островитян, куклы в Осака слишком маленькие, их лиц на сцене не разглядеть. Кроме того, в Осака, чтобы лицо куклы казалось насколько возможно естественным, его покрывают тонким слоем пудры, а здесь, наоборот, начищают, чтобы оно ярко блистало. Эффекты осакского театра здесь считаются поверхностными. На Авадзи куклы энергично двигают глазами, герой поворачивает их не только направо и налево, но и вверх и вниз, глаза у него становятся от разных эмоций то красными, то синими; а в Осака подобного механизма нет, там героини вообще не двигают глазами, а вот на Авадзи они открывают их и закрывают, чем на острове очень гордятся. В целом спектакль в Осака искуснее, а на Авадзи зрители интересуются не столько пьесой, сколько куклами, и восхищаются ими, совсем как родители, дети которых выступают на сцене. В Осака компания Сётику не скупится на затраты, а здесь театром занимаются в свободное время обычные крестьяне, поэтому украшения, причёски и костюмы кукол очень бедные. Одежда и Миюки, и Комадзава выглядела до крайности поношенной.
67
Кёгэн — короткие интермедии, обычно комического характера, исполнявшиеся между пьесами Кабуки.
72
«Рукав утреннего платья Тамамо-но маэ» (Тамамо-но маэ асахи-но тамото) — пьеса Намиока Киппэй, создана в 1751 г.
73
«Танцы в Исэ и тупое лезвие любви» (Исэондо кои-но нэтаба) — пьеса Тикамацу Токудзо, Тацуока Мансаку и Намики Сёдзо II, создана в 1796 г.
74
«Гора мужа и жены — пример женской добродетели» (Имосэяма онна тэйкин) — пьеса Тикамацу Хандзи и др.