Он проснулся рядом с ней с пересохшим ртом и пылающим лбом. Он не потел — наоборот, он испытывал ощущение обезвоженности, словно из всех его органов высосали влагу. Голова раскалывалась от боли, а лучи утреннего солнца, лившиеся в неприкрытые ставнями окна, до боли слепили глаза.
Он заворочался и устроился на кровати полусидя, сбросил в обнаженной груди покрывало.
"ТАК БЫСТРО!" — подумал он. Он никак не ожидал, что болезнь так быстро скрутит его, но с удивлением обнаружил, что его реакцией на нее стало скорее облегчение, чем страх или сожаление. Он с трудом собирал расползающиеся мысли, и с каким-то извращенным удовольствием воспринял то, в чем не нуждался.
Он посмотрел вниз на надрезы, которые она сделала на его груди маленьким серебряным ножом. Они были свежие и красные, и странно контрастировали с бледными шрамами, в частом перекрещении которых была до сих пор выгравирована история непозабытой страсти. Он легко коснулся пальцами новых ран и вздрогнул от резкой боли.
Тут она проснулась и увидела, как он разглядывает ранки.
— Тебе не хватает ножа? — сонно спросила она. — Ты голоден по его прикосновению?
Теперь уже не было нужды лгать, и от осознания этого он испытал восхитительное чувство свободы. С какой радостью он теперь, наконец, смотрел на нее, полностью обнаженный как в мыслях, так и во плоти.
— Да, моя госпожа, — ответил он слегка охрипшим голосом. Мне не хватает ножа. Его прикосновение… снова воспламеняет огонь в моей душе.
Она снова закрыла глаза, позволяя себе медленно проснуться, и рассмеялась. — Иногда бывает так приятно возвращаться к полузабытому прошлому. Ты даже не представляешь, как какой-нибудь ВКУС может расшевелить воспоминания. И в этом смысле я рада видеть тебя снова. Я уже привыкла видеть в тебе серого механика. Но сейчас…
Он рассмеялся, столь же коротко, как и она, но смех обернулся кашлем, и нечто в этом звуке навело ее на подозрение, что все идет не так, как должно быть. Она открыла глаза, приподняла голову и повернулась к нему.
— Но, Эдмунд, — воскликнула она, — ты бледен, как смерть!
Она протянула руку, коснулась его щеки и тут же отдернула ее, словно щека оказалась неожиданно горячей и сухой. По ее лицу разлился румянец недоумения. Он взял ее за руку, глядя ей прямо в глаза.
— Эдмунд, — тихо спросила она, — Что ты сделал?
— Я не до конца уверен, — ответил он, — и не доживу, чтобы в этом убедиться, но я попытался убить тебя, моя госпожа.
Он с удовлетворением увидел, как удивленно дернулся ее рот, как в выражении ее глаз смешиваются неверие и тревога. Она не стала звать на помощь.
— Чушь, — прошептала она.
— Возможно, — признал он. — Возможно, такая же чушь, как и то, о чем мы вчера говорили. Чушь о предательстве. Почему ты велела мне сделать микроскоп, моя госпожа, зная при этом, что позволив мне узнать о подобном секрете, ты тем самым подписала мне смертный приговор?
— О, Эдмунд, — сказал она со вздохом. — Неужели ты думаешь, что это была моя идея? Я пыталась защитить тебя, Эдмунд, от страхов и подозрений Жирарда. И я передала тебе его приказ лишь потому, что была твоей защитницей. Что ты сделал, Эдмунд?
Он начал отвечать, но его слова утонули в приступе кашля.
Она села, выпрямившись, высвободила руку из его ослабевших пальцев и пристально посмотрела на него, утонувшего в подушке.
— Ответь мне, ради любви Господней! — воскликнула она столь же испуганно, как и любой искренне верующий. — Это чума… чума из Африки!
Он попытался подтвердить ее подозрение, но смог сделать это лишь кивком головы — после приступа кашля ему не хватало воздуха.
— Но ведь «Фримартин» простоял возле берега Эссекса полных две недели карантина, — запротестовала она. — На борту не было и следов чумы.
— Болезнь убивает людей, — хрипло прошептал Эдмунд, — но животные переносят ее в крови, и не умирают.
— Ты не можешь этого знать!
Эдмунд смог коротко рассмеяться. — Моя госпожа, — сказал он, — я член того самого Братства, которое интересует все, что может убить вампиров. Информация пришла ко мне уже давно, и я смог организовать доставку крыс — хотя заказывая их, я и не помышлял использовать их так, как только что сделал. Но недавние события… — Он снова был вынужден остановиться, не в силах набрать в грудь достаточно воздуха, чтобы поддержать даже слабый шепот.
Леди Кармилла коснулась рукой горла и сглотнула, словно ожидая почувствовать доказательства того, что заражена.
— И ты уничтожишь меня, Эдмунд? — спросила она, все еще не в силах поверить его словам.
— Я уничтожу все вас, — ответил он. — Я вызову на свет катастрофу, переверну мир вверх ногами, но покончу с вашим правлением… Мы не можем позволить вам душить даже знания ради вечного сохранения вашей империи. Порядок нужно отыскивать внутри хаоса, и хаос настал, моя госпожа.
Когда она попыталась встать с постели, он протянул руку, удерживая ее, и хотя в нем уже не оставалось сил, она позволили себя задержать. Она села, покрывало скользнуло вниз, обнажив груди.
— Твой сын умрет, мастер Кордери, — сказала она, — И его мать тоже.
— Они уже скрылись. Прямо из-за вашего стола Ноэль отправился в тайное убежище общества, которому я служу. Теперь они уже вне пределов вашей досягаемости. Архидюку их не поймать.
Она пристально посмотрела на него, и теперь он увидел в ее взгляде пробуждающиеся ненависть и страх.
— Ты пришел сюда вчера вечером, чтобы напоить меня отравленной кровью, — сказала она. — Надеясь, что новая болезнь сможет убить даже меня, ты приговорил себя к смерти. Что ты наделал, Эдмунд?
Он снова протянул руку к ее руке и с удовлетворением отметил, как она ее отдернула — ей стало страшно.
— Только вампиры живут вечно, — прохрипел он. — Но кровь способен пить любой, если только сможет себя заставить. Я выпил две порции крови от двух больных крыс… и молю Господа о том, чтобы семена болезни успели размножиться в моей крови… и в моем семени. Ты тоже получила полную меру, моя госпожа… и теперь ты тоже в руках Господа, как любой простой смертный. Я не могу знать наверняка, заболеешь ли ты чумой, и убьет ли она тебя, но я — неверующий — не стыжусь молиться об этом. Молись и ты, моя госпожа, и мы увидим, сможет ли Господь оказать милость одному из неверующих.
Она все еще смотрела на него сверху вниз, и ее лицо постепенно теряло прежнее выражение, превращаясь в застывшую маску.
— Ты мог встать на нашу сторону, Эдмунд. Я доверяла тебе, и могла заставить и архидюка поверить тебе. Ты мог стать вампиром. Мы могли бы разделить с тобой столетия.
Ее слова были ложью, и они оба знали это. Он был ее любовником, перестал им быть, и постарел на столько лет, что теперь она вспоминала его больше через его сына, чем через него самого. Ее обещания были слишком явно пусты, и она поняла, что все равно не смогла бы соблазнить его ими.
Со столика возле кровати она взяла маленький серебряный нож, которым ночью делала надрезы у него на груди. Теперь она держала его как кинжал, а не как деликатный инструмент, которым следует пользоваться тщательно и с любовью.
— Я думала, ты до сих пор меня любишь, — сказала она. — Искренне думала.
Хоть это, подумал он, может быть правдой.
Он откинул голову назад, обнажив горло для ожидаемого удара. Ему хотелось, чтобы она ударила его — разгневанно, жестоко, страстно. Ему нечего было больше сказать, и он не станет отрицать или подтверждать, что до сих пор любит ее.
Теперь он признался самому себе, что мотивы его оказались смешанными, и он в самом деле не знал, действительно ли только верность Братству заставила его провести этот необычный эксперимент. Да какая разница?
Она перерезала ему горло, и несколько долгих секунд он он видел, как она неотрывно смотрит на бьющую из раны кровь. Потом увидел, как она поднесла к губам окровавленные пальцы. И теперь, зная, что она все знает, он понял, что она, пусть по-своему, но все-таки любила его.