После этой книги Гойтисоло, и ранее не избалованный добротой испанской критики, окончательно превратится в проклятого писателя современной Испании. Имя его надолго исчезнет со страниц газет и журналов, но роман, являющийся жизненным и творческим кредо автора, займет центральное место а творчестве писателя 70-х годов.
После «Возмездия графа дона Хулиана» некоторое время казалось, что все пути исчерпаны, все, что должно быть сказано, — произнесено, все художественные новации позади. Однако это было не так, и скоро Гойтисоло начинает работать над следующей книгой. Название ее напоминает об английском короле XIII века из династии Плантагенетов, вошедшем в историю как Иоанн Безземельный. Прозвище получено им после того, как его отец, король Генрик II, за участие в заговоре запретил сыну жить в Англии, обрекая его на долгие скитания. Имя этого короля стало нарицательным, символом изгнанничества, бездомности. В этом качестве и берет его Гойтисоло, но берет как дань уважения любимому писателю XIX века Хосе Мариа Бланко Уайту, по причинам политического характера уехавшему в Англию и оставшемуся там навсегда. Свои статьи в издававшейся им газете «Эль эспаньол» Бланко Уайт подписывал псевдонимом «Хуан Безземельный». Конечно, в выборе названия много личного — тема изгнанничества близка и понятна Гойтисоло: выстрадана.
Этот роман отличается от предыдущего: художественные принципы в основном остаются теми же, но в их реализации писатель делает еще один шаг по пути разрыва с традиционными формами. На страницах книги так много места уделено теме творчества, что она порой воспринимается как эстетическое кредо автора; «изгнать из романной ткани последние пережитки театральности: преобразить ее в бессобытийный речевой поток: взорвать застарелое представление о персонаже как о существе из плоти и крови» — такие задачи ставит теперь перед собой писатель. Что-то из них ему удается реализовать, что-то, к счастью, нет.
Как и в «Возмездии графа дона Хулиана», в центре книги не реальный персонаж, а его индивидуальное сознание, но не ограничивающее теперь себя идентификацией только с одним человеком и одной страной. Герой «Хуана Безземельного» свободно перемещается во времени и пространстве, попадая с Кубы в Стамбул, из Нью-Йорка — а Сахару; как пария бродит он по миру, воплощаясь то в английском разведчике Лоуренсе Аравийском, то в гигантской человекообразной обезьяне Кинг-Конге. Тема Испании по-прежнему занимает большое, хотя и не доминирующее место. Но пересмотру теперь подвергается не классическое литературное наследие, а реальное прошлое страны; не бесконечно воспроизводимые мифы и стереотипы сознания проходят перед читателем, а подлинные факты: инквизиция и ауто-да-фе, сахарные плантации на Кубе, хозяева которых приравнены к существам высшего порядка, почти к божествам.
И если герой «Возмездия графа дона Хулиана» восстанавливал историческую справедливость в своем воображении, изо дня в день повторяя мысленно предательство Хулиана, стирая с испанской земли все «исконно кастильское», то в «Хуане Безземельном» способом восстановления исторической справедливости становится сама литература: девственно чистая страница предлагает писателю возможность искупить первородный грех рабовладения, ведь семейство плантаторов, изображенное в романе, — предки самого Гойтисоло.
«Хуан Безземельный» для Гойтисоло — внутреннее завершение темы родины, начатой в «Особых приметах» и в «Возмездии графа дона Хулиана». Ему больше нечего добавить. В следующих книгах он будет говорить о противостоянии восточной и западной цивилизаций («Макбара»), о несостоятельности европейского образа жизни, о крушении всей системы ценностей современного западного мира («Картинки после битвы»).
«Если ты когда-нибудь снова начнешь писать, то уже на другом языке», — дает себе обещание автор в конце «Хуана Безземельного». К счастью, этого не произошло. Следующий роман Гойтисоло, «Макбара», написан по-испански, хотя и посвящен арабам, их мироощущению, их ценностям, подлинным в отличие от пресловутых достижений западной цивилизации. Как отражение этого противостояния отчетливо выделяются в книге два блока слов, два речевых потока в авторской речи — выхолощенный, состоящий из одних штампов язык средств массовой информации и рекламы, цинично пропагандирующей таблетки для перехода в мир иной тех, кто стал обузой для общества; и сочный, свежий язык, воссоздающий мир волшебных сказок «Тысячи и одной ночи», атмосферу восточного базара, наивное детство человечества с верой в чудеса, в предсказателей судьбы.