— Ты ни разу не скучал? — спросила она.
— Вообще?
— Ну и вообще.
— Скучал, — сказал я.
Я тогда, вспомнив ее, побежал с горки к пристани и бежал так, будто, едва приплыву и сойду с катера в городе, застану ее дома у матери. Но дома даже письма не было.
— Скажи мне что-нибудь еще…
— Я, наверное, опять уеду, — сказал я и встал.
— Куда?
— Поищу себе место.
— Работа и здесь есть.
— Я в глушь хочу. Работа всюду найдется. Забиться, чтобы никто не знал, где я. Чтобы все было далеко: кино, магазины, поезда, чтоб газеты приносили на третий день.
— Это тебя Жорка твой сбил?
— Мо-ой. Какой он мой.
— Идиот, такой неприятный.
— У него семья. Ему жить как-то надо.
— А тебе? Не надо?
— Лер… Только не заводись.
— Кто тебя гонит? Иди в газету.
— В городе жить не хочу. Ты согласна пожить в деревне?
— Одна — нет.
— Ну наберись терпения. Чуть-чуть.
— Ты сам-то знаешь, чего хочешь?
— В принципе — да, в частности — нет.
— Езжай, — сказала она, как прежде. — Езжай, тебе видней.
— Лер… ты меня не поняла.
— Я же у тебя дурочка, я… я…
Она повернулась на бок. Я прилег, закурил, и она уже не запрещала мне. Что будет с нами дальше? Она отодвинулась, чтобы я не касался ее ни ногами, ни телом, и так лежала, не засыпая.
— Да-а…
Я перевез Лерку к проводнице. Георгий с того вечера мне не попадался, значит, он уехал вовремя.
Я понимал, что мы больше не увидимся.
Наступал сентябрь. Вечером, если Лерка не дежурила, мы сидели втроем, пили чай, разговаривали о чем придется. Днем я старался к кому-нибудь приткнуться, лишь бы не быть одному, а в скромной квартире проводницы вдруг менялся на диво: шутил и притворялся счастливым. Смеялась уже только проводница, но не Лерка, и я молил бога, ступая через порог, чтобы проводница случилась дома — она поневоле выручала меня. Я по-прежнему казался ей разбитным и приятным, и она удивлялась, почему Лерка дуется или ворчит на меня.
Лерка вела себя на редкость. Она словно решила раскрыть наши секреты, опозорить меня, уничтожить. Она дерзила и придиралась к любому слову. Я понимал, что терпение ее кончилось, и вечером пришел посидеть в последний раз. И уехать.
Проводница случайно достала карты. Они были кстати и в эти тяжелые часы выручали меня. Мне не везло, я часто оставался дураком, на что проводница несколько раз заметила, что я, мол, неудачлив в картах, зато, наверно, удачлив в любви. Переглянувшись с нахмуренной Леркой, я, конечно, отвечал, что любовью, быть может, и не обижен, но истина-то не в присказке, истина в том, что мне, как и всякому великому человеку, не везет в обыденных вещах — в картах, в очереди и так далее. Проводница поняла, Лерка промолчала и ненавистно кольнула меня взглядом.
В последней партии я снова сидел с полной колодой, Лерка ходила под меня, подбрасывала, подбрасывала и выражала тем самым свое отношение ко мне.
— Не хочется, — сказал я, — но придется покрыть козырной дамой. Жаль, уж очень красивая дама.
— Тебе не впервые, — сказала. Лерка.
— Взамен козыря, — сказал я, отбившись, — я получил две простых, но не менее очаровательных.
— Они знают, к кому идти, — заметила проводница.
— Пусть, — сказала Лерка, — хорошая не пойдет.
— А ты? — нарочно весело спросил я.
— Что в тебе хорошего? Возомнил о себе. Все тебе не такие, один ты прекрасный. Да не смейся, вот увидишь, что тебе будет.
— Прекратите вы! — сказала проводница, еще мало понимая. — А то правда подеретесь. Поцелуйтесь лучше.