— Не дождется.
— Не поцелуешься? — потянулся я к ней.
— Ни за что. Ненавижу.
Она нервно встала и кинула карты на стол.
— Ле-ера! — поразилась проводница. — Что с тобой? Вы хуже маленьких, ей-богу.
— Пусть едет скорей. И вообще — хватит…
Проводница стала догадываться. Я молчал. Во мне тоже могла вспыхнуть обида, я мог бы вспылить и ответить ей резко, но не вспылил, потому что перед глазами вставала не эта Лерка, злая и готовая заплакать, а Лерка давнишняя, прощавшая мне долгие отсутствия, бегавшая за мной по спящей улице, молчавшая так откровенно и ясно.
— Лера, — заступилась проводница, — он же пошутил. Ничего он такого не сказал, не на базаре же сказал, у меня.
— Вы его еще не знаете. Перед другими считаешься до-обреньким, — повернулась она ко мне, — серде-ечным… а сам…
— Лера, — уговаривала проводница, — да хватит. Чегой-то на тебя нашло? Как хорошо сидели, он шутит — ну и пусть шутит.
— Надоело!
— Ну, ей-богу! Ребята, вы что… Ты хоть ей скажи! — обратилась ко мне проводница.
— Нечего ему сказать!
Проводница вышла, чтобы не слышать, как мы будем пререкаться. Но мы сидели в разных углах и молчали. Бессмысленно и даже нечестно было бы уговаривать Лерку, просить у нее прощения, обещать. Я не бросал и не обманывал ее. Я не хитрил, но в эти плохие дни обнадежить ее, сулить ей златые горы я не мог. Я должен поехать и вдали от всего и от всех, в тишине, в какие-нибудь вечера, когда легче осмотреться и признаться самому себе, я вспомню самое простое и близкое, и жизнь сама наставит и убедит меня.
Проводница вернулась тоже расстроенная, серьезная, внимательно посмотрела на нас и сказала:
— Может, винца выпьем? У меня есть. Садись, Гена, садись, Лера, подвигайся. Мало ли что бывает. Свои хоть бы не дрались. Ну черт с ними, плохие люди цапаются, им суждено, а хорошие-то зачем? Садитесь.
— Пойду, — сказал я и поднялся.
— Пойдешь, — вздохнула проводница. — Дом-то у тебя есть?
«Попрусь на вокзал, — подумал я, — куплю билет, переночую и завтра уеду».
Я стал собирать вещи. Книги, зимнюю одежду, чемоданчик с письмами я оставлял здесь. Когда-нибудь возьму.
Лерка следила за мной. Проводница продолжала накрывать на стол. Тишину нарушало только звяканье ложечек и блюдец. Лерка открыла шифоньер проводницы, сняла с вешалок мои чистые, поглаженные рубашки, куртку и плащ.
— Книги куда положишь?
— Никуда. Читайте.
— Письма?
— Пусть лежат.
— Деньги есть?
— Есть.
Она с сожалением поглядела на меня. Она знала, что денег у меня мало, и не хуже меня знала, что еду я не гулять, не прокатиться в свое удовольствие, и все равно — женское ее сердце тревожилось об одном.
Я закрыл чемодан.
— Садитесь, — пригласила проводница к столу.
Мы сели.
— Разливай! — сказала мне проводница. Я налил всем по полной. — Чокнитесь, — заставила она нас с грустью, потом улыбнулась, и я улыбнулся за ней, а потом улыбнулась и Лерка, еле сдерживая слезы. — Чокнитесь — я на вас посмотрю. А теперь сядьте потеснее, сомкнитесь. Еще, еще, не куражься, Лера.
Проводница не вмешивалась в нашу жизнь, она осторожно, женским своим чутьем и опытом возвращала нас к хорошему настроению. Мы выпили еще, почокались (уже совсем мирно) и были тихие, словно похоронили кого-то. Лерка привалилась, ко мне плечом и скрывала, скрывала свою грусть.
Я никуда не пошел.
Через два дня я уезжал.
Лерка дежурила.
Пасмурно светился вокзал, гудели трамваи. Я читал номера: пятый, восьмой, третий. Она ездила на двойке — от вокзала до рощи, мимо старого рынка, в вагоне № 1298. Объявили посадку.
Я увидел ее. Она бежала через площадь. Юбка мешала ей, на груди билась сумка с мелочью и билетами. Я крикнул, позвал ее. Она вся стремилась ко мне, и глаза ее горели. Трамвай стоял. «Последний раз уезжаю, — подумал я, жалея ее, — вернусь, и будем вместе, все равно никуда друг от друга не деться». Под пасмурным светом вокзала, среди прохожих и пассажиров, я, как только она стала передо мной, белея прощальным нежным лицом, почувствовал себя где-то наедине, на реке, в поле, в коридоре.
— Меня трамвай ждет, — сказала она, — я сейчас побегу.
— Подождет.
Я поднял чемодан и повел ее на перрон. Я был очень виноват, и нечем было оправдываться. Хоть бы кто песню запел на расставание.
— Лер…
— М-м..
— Я тебе напишу. Не сердись.
— Я не сержусь.
— Пиши мне на город, до востребования.