— У нас не прибрано, — сказала она. — Мы только что встали. — И вышла в другую комнату, появилась уже причесанная, в юбке и пестро-желтой кофточке.
И я припомнил, где и когда носила она эту кофточку, и вспомнил, как однажды мы плавали на остров и вернулись поздно; она была весела и спать не хотела, увлекала меня к танцплощадке — ей нравилось показываться на людях со мной.
— Курить можно? — спросил я, готовясь чиркнуть спичкой.
— Кури сколько хочешь, — разрешила она, поискала и поставила с краю тарелочку.
Я прикурил. Натощак сигарета казалась невкусной, я затягивался с трудом.
— Хочешь болгарских? — спросила она. — У нас есть.
— Давай. Чьи это?
— Лежат… — подала мне болгарскую «Шипку». Ей когда-то нравилось, как я курю. Потом она пыталась меня отучить, потому что я не знал меры и худел.
Она боялась начать разговор. Трепет во мне прошел, как-то равнодушно стало, точно и не рвался я к ней.
— Ты откуда? — наконец спросила она вежливо, как спрашивают гостей, если молчание затягивается и хозяину неудобно.
— С дороги, — ответил я. — Как ты обо мне узнал?
— У матери.
— Ты дома у нас был?
— Был.
Она повернулась и провела рукой по щеке. Вот тут и началось старое. Она вспомнила. И я вспомнил. Жизнь коснулась нас ближе, чем мы предполагали.
— Что она тебе сказала?
— Дала адрес.
— Так сразу и дала?
— Не сразу. Я ей картошку отвез на базар.
— Находчивый. — Она улыбнулась, больно скользнула по мне взглядом.
Мы еще те же, почувствовал я, мы еще те же, еще родные и понятные. Она еще раз вышла. Она уходила прийти в себя.
— Мама ничего не говорила?
— Ничего. Ты боишься мамы?
— Что мама, что мама! — отошла она к окну. — Маме всегда тяжелей.
Так бы подойти, обнять ее сзади и потом увезти ее куда-то на север, поселиться в глуши.
— Что ж ты раньше-то думал?.. — сказала она со слезами.
Я поднялся и стал рядом с ней. Внизу шумели машины, шли люди. На балконе противоположного дома появилась молодая женщина, за ней мужчина, они что-то нервно обсуждали, он настаивал, она капризничала, и мне резко бросилось в глаза, что это муж и жена. «Неполноценный я какой-то», — подумал я. Хочется убежать, чтобы и не видели меня, и от нее хотелось бежать и бежать, потому что не годен я для простой, нормальной и неумолимой жизни! Я чувствовал себя мальчишкой.
— Я замуж выхожу… — тихо-тихо сказала она.
— Военный?
— Военный.
Глупая! Ты же не забудешь меня! Как ты могла?! Ты же теперь вовек не увидишь с ним счастья! Знаю я этих офицеров. С ним она переписывалась еще до меня. Потом она его забыла, а он все писал и писал ей из военного училища. Я отошел и сел, закурил. «Но, может, он простой и хороший? — подумал я. — Может, так лучше? Наверно».
— Ты всех замечал, всех ценил, а я у тебя где-то там… на всякий случай… Ну что, не так, что ли? — обернулась она, страдая. Она часто говорила мне: если я ее брошу («А ты ведь не сделаешь этого?»), то никого ей больше не надо, она и одна проживет как-нибудь. — Он, знаешь, хороший, — сказала она о военном. — Не ты, конечно… Привыкну. Я просто поняла, что, если сама о себе не подумаешь, никто за тебя думать не будет. — Никогда она так не говорила, не умела. — Раньше я считала, — добавила она еще, — ну вот уже скоро, вот еще раз — и все, поймет, не век же ему таким… Не-ет. Время идет, идет, я молчу, а ты сам с собой, тебе что-то нужно, а мне вроде, дуре, ничего не нужно. Всех ругаешь, ругаешь, а они ведь хоть что-то делают. Тот же Георгий, хоть и не люблю я его, что-то делает, а ты, ну палец о палец…
…Эй, пацаны, накатите-ка мне мячишко, да побыстрей, да под левую ногу? Я вспомню старину и хоть на миг побуду левым крайним нападающим из команды «Трактор»! Ну, накати же, малыш, накати!
На затравевшем стадионе шли районные детские соревнования. Пока судьи и физруки обменивались мнениями о спринтерах, часть ребятишек выбежала на футбольное поле и стукала мячом по воротам с драной и черной от дождей сеткой. За единственной трибуной на юг стояли колхозные машины, в кузовах переодевались участники прыжков в высоту, караульщики вещей перекусывали и читали книжки. Директор стадиона ходил по беговой дорожке и прогонял посторонних. Ребятишки на поле красиво обводили друг друга, пасовали в одно-два касания, и я заволновался, неожиданно и страстно вспомнив детство. Много-много мгновений пронеслось в моей голове, пока мяч не отскочил ко мне. Я живо перевел его на левую ногу и ударил в верхний угол! Мяч прошел рядом со штангой, зацепив плечо пожилого стройного судьи.