Судья на футбольном поле был глуп. Он то и дело останавливал игру и подзывал игроков. На этот раз игрок не послушал, и судья подозвал капитана команды. Капитан тоже сказал что-то не очень ласковое. Судья растерялся. Его позорили на глазах у всех. Тогда он назначил штрафной. Он не имел на это права, и только господство на поле, на этом огороженном от людей месте, позволяло ему делать что вздумается. Он спасал свою репутацию судьи. Я почему-то остро-остро замечал все тонкости. Я как-то злорадно подмечал это. Почему я таким стал? Почему я вспоминаю другие, зато похожие вещи? Или уж так не мил мне свет из-за потерянной Лерки, или мне не все равно, что творится на свете?
Наконец меня потянули в гостиницу.
— Чтобы не так скучно, — сказал главный судья, — я расскажу вам анекдот.
Анекдот был бездарнейший и страшно похабный. Никто не засмеялся, однако судья не смутился и тут же рассказал еще один, уже совсем примитивный. Судья годился мне в отцы, был седоват, крепок, жадно озирал девушек и поражал меня спокойствием. Спокоен. Внезапно меня это пронзило. Почему он спокоен? Честный ли он? Наверное, всегда в хорошем настроении, не курит, сам сказал, что начинал и бросил, и не тянуло, бросил — и все, бережется, чтобы было нормальным здоровье, и сам он нормальный, нормальный человек, не из тихих, но и не из смелых, он всегда умнее других, и его не купишь, и если я приду к нему завтра и попрошу поддержки, что же он мне скажет? Что, что?
И я иду, иду зачем-то вслед…
В гостинице третьего разряда пахло прохладными простынями. В комнате с печным отоплением тесно стояли койки, на одной из них спал поверх одеяла колхозник, и рот у него был открыт. Главный судья боялся, как бы не засекли посторонние. Я пожалел, что связался с ними. Для расстроенного сердца нет ничего тяжелее общения с приятелями, которым на тебя наплевать.
Принесли вино. Мужик закутал полотенцем бидончик и нес его под пиджаком. Дежурная дала нам стаканы. Физруки порезали хлеб, сыр и шепотом переговаривались о рекордсменах мира. Я закурил. В окно повеяло дождем, я подошел к подоконнику и глядел вниз.
Я п р о с т о п о н я л а, ч т о, е с л и с а м а о с е б е н е п о д у м а е ш ь, н и к т о з а т е б я д у м а т ь н е б у д е т…
Сейчас бы не выпивать и не слушать скучных физруков, а посидеть в пасмурной комнате с понятной и прекрасной женщиной и чтобы она не сокрушалась, как ненадежна и обманчива жизнь, а, наоборот, вспоминала счастливо и нежно только о радостном.
Вино было противное, кислое и разбавленное. Я выпил насильно два стакана.
«Теперь уж все равно, — подумал я, нюхая сыр, — до вокзала как-нибудь добреду и устроюсь на верхнюю полку».
Вино мягко разошлось по телу, мир явился мне невыносимо прекрасным, потому что он был выдуман мною. Внешне спокойный, я весь кричал и был натянут как струна! Уж сколько раз так было, и казалось — с годами пройдет, сердце постареет и стихнет Да нет, с годами только усиливался мой крик. Перед глазами вставала Лерка. Внизу шлепал по камням дождь В комнате уже громче перебивали друг друга физруки. Я стоял у окна и жалел, что ничего не сказал Лерке, не сумел, перекипел до того. Сейчас бы!
Мне стало душно. Я спустился на первый этаж. Вода широко сбегала по камням.
Не понимаю, зачем я пошел на окраину, но там было хорошо. Дождь оборвался, стало светлее. Отсюда начинались размытые окрестности. Они далеко-далеко простирались белыми островами. Кругом вода и вода, и трава, и кусты, и облака по воде, и весь вечер со своими тихими красками упал на чистые сырые просторы. Я люблю разливы. Нет, есть все-таки в мире мое спасение — в чем-то невыразимом, смятенно прекрасном, тайном и сложном. Что-то сошло на меня свыше, и я успокоенно подумал, что ни за что не пропаду в жизни, пока буду вот так вот чувствовать. Налево до самых калиток затопило улицу, по единственному переходу пробиралась девушка. Куда бы и мне ступить?
Я пошел к вокзалу. Нигде никто не ждал меня, и я думал, и думал, и думал об одном. Я не мог быть один, не хотел. Просто жить — мне этого мало.
За автостанцией я постоял у киоска, набрал свежих газет и попросил номер столичного журнала. Я положил его на ладонь, недоверчиво перелистнул страницу. Потом нервно выгреб из кармана мелочь, скинул продавщице в тарелочку и повернулся, пошел, заторопился прочесть первые строчки рассказа.
Я читал на ходу, ахал, курил, бросая одну и зажигая другую сигарету. Потом сел в бурьяне возле дороги.