…И тут ко мне пристала цыганка. Очень молодая, босиком, с нежным горячим лицом. Она держала на руках цыганенка и уже протягивала ко мне руку, пальцами касалась плеча.
— Что тебе, цыганка?
— Я не цыганка, я сербиянка.
Тонкие ее, иссосанные груди белели в вырезе сползшего на плечо платья. Я никогда не прогоняю цыганок, особенно если они молоды и красивы. Полюбить цыганку, увезти ее — такое сумасшествие находило на меня раньше, потому что оно не совпадало с привычными понятиями о жизни. Всего несколько дней назад один музыкант из джаза рассказал мне историю, и я пришел в восторг.
— Дай свою руку, красавец, — сказала сербиянка. — Ты молодой, интересный, любят тебя, но нет тебе счастья в жизни. Любят тебя за глаза и улыбку, да быстро забудут. Ты слышишь? Дай руку. Много друзей у тебя, настоящего друга нет. Ласкают люди глазами, а желают погубить — бог не дает, слышишь? Расскажу тебе, красавец, думу твою, судьбу твою, скажу, как звать, кого любишь, что в жизни ожидает. Сердце ты всем раскрываешь — слышишь? Не надо, держи сердце закрытым — и будешь счастливым. Не смейся, красавец, дай папироску.
Я достал пачку болгарских сигарет и отдал ей. Она тонкими пальчиками вынула одну сигаретку, поднесла к спичке и по-мужски затянулась. Пачку, конечно, взяла себе.
— Душа твоя неспокойна, — продолжала она, — бери в руку этот секрет, — и сунула мне зеркальце, — смотри, вспоминай, что в жизни было плохого… Тайну души твоей открою, только для хорошего конца положи на эту руку монету. Все выльется…
— Ну-ну…
— Жить и владеть тебе червонной дамой, крестовая временная, слышишь? Характером ты серединка-наполовинку — и строгий и отходчивый, и ненавидишь и прощаешь. Рисковый, девки тебя любят, но переживаешь ты из-за одной, мучает тебя дальняя дорога…
— Хватит, — прервал я. — Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Черт, какая ты красивая! Не надо гадать, постой еще просто так, я дам тебе на папиросы. Постой, милая.
— Дай — тогда постою.
— Ты думаешь, мне жалко? Постой, постой, я не обману.
— Положи в эту руку, — сказала цыганка-сербиянка. Я посыпал ей на руку мелочь, и она пошла, тонкая и молодая, тут же пристала к другим.
И то, как она быстро забыла меня, вдруг отрезвило меня окончательно. Я вспомнил глубокие глаза актрисы, за которой ходил как-то по городу. Ждешь и ждешь таких глаз и слов, а ждать нечего. Не надо ждать. Не надо ждать специально. Это гениально, такое понимание, какое написано в глазах актрисы, и, как все гениальное, очень и очень редко. Зачем ждать и расстраивать себя, особенно в мои годы? Надо создавать свою жизнь на очень простой и вечной основе, не рассчитывая на появление и ласку нежных, гениальных, всепонимающих глаз: Счастье ведь не в школьном представлении, и я уже поплатился, столько лет ожидая его, как ребенок. Счастье сурово и такое, каким оно и может быть в жизни. Старайся смотреть далеко, но не так далеко, что уж и не видно ничего, и это невидимое кажется прекрасным. Не надо мне грустить. Все. Я постараюсь не давать себе воли.
Над городом всходила ночь. Журнал был со мной, я раскрыл все ту же страницу с горьким началом и стал читать во второй раз. Опять по Северу скитался одинокий художник, и от него уходила женщина. И опять я почувствовал, что мне плохо и никуда от себя не деться.
Ах боже мой, как грустно, как гру-у-устно-о…
Словно услышав меня, пришла вдруг Лерка. Я случайно увидел ее в трамвае и так удивился, что не сразу встал. «Неужели раскаиваться пришла?» — подумал я. Большая и гибкая, она виновато стала передо мной.
— Я думала, опоздаю.
— Еще сорок минут, — сказал я, с трудом перенося волнение.
— Решила тебя проводить, — сказала она, как бы спрашивая разрешения.
— Как же тебя отпустили?
— Могу я, наконец, попрощаться с тобой как следует?
— Конечно, — положил я ей руку на плечо и повел по площади.
Она была ровна и тиха. Неслась из-за путей музыка, горели огни, и хотелось выть.
— Куда мы станем?
— Пойдем где потише.
За площадью была разгрузочная, от нее шел переулок. Мы притаились у забора за деревом.
— Я купила тебе поесть на дорогу, — сказала она, подавая сверток в сетке. — Раскроешь консервы, булка есть, варенье, ложку я положила. Чаю попьешь.
— Не стоило бы.
— Ну что ты, будешь голодный, — говорила она тихо, как после болезни. — Деньги, наверное, проездил? Тебе дать?