— Есть у меня. Спасибо.
— Но это возьмешь, хорошо?
— Какая из тебя выйдет заботливая жена!
— Да, — грустно согласилась она. — Какой ты худой стал! И опять куришь, куришь. — Она взялась за мою сигарету, медленно убирая ее от меня. Отняла и бросила на пол.
— Прохладно… Ты не замерзла? Дать пиджак? Согрейся.
— Мне тепло.
— Какая осень стоит! Оглянись.
— Да, — оглянулась она. — Запеть хочется.
— Я хотел прийти к тебе еще раз. Пустила бы? Что молчишь? Ну?
— Что тебе сказать… — Она машинально поправила мой воротник на рубашке. — Я поняла, что у тебя на первом месте какая-то своя идея, на втором — книги, путешествия, еще что-то, а потом уже женщина, жена… А ведь вы всегда у нас на первом месте. Конечно… я буду помнить все прогулки, все весны, все наше…
— Подойди ближе.
— Угу.
— Еще. Совсем близко.
— Ну? — подошла она.
Я поцеловал ее, она безвольно раскрыла губы и вдруг задрожала, заплакала, вспоминая.
— Все, все, — шептала она и вытирала пальцем глаза.
В стороне от нас, за дальними крышами, чернели деревья. «А знаешь, Лера, — говорил я для нее про себя, остро переживая свои поздние открытия перед разлукой, — знаешь, — хотел я сказать громко и не оказал, только гладил ее плечи и голову, — знаешь, нам долго-долго, если не всегда, будет не по себе. Я сегодня ходил один, думал всякое, и вот пришло в голову это. Не прошли для нас три года даром. Не баловались мы. Я представил, как только кому из нас станет плохо, и он по какому-либо пустяку — ну на улице что-то увидит, слово какое в толпе послышится или осень вот такая настанет — вспомнит все, и черт знает какая волна поднимется! Я сейчас уеду, а ты подумай. Подумай хорошенько, Лер, понимаешь, почему я так хлопочу об этом? Не плачь… Дико, конечно, что мы уходим друг от друга… И все из-за…»
Я тихо поцеловал ее в глаза.
Постояв, мы пошли на вокзал.
— Чем ты займешься, когда приедешь?
— Буду рассказывать пацанам о книжках, заставлять говорить не «кто крайний?», а «кто последний?».
— Вообще у тебя получится. Тебя дети полюбят.
— Поедем со мной.
— Ты все равно со мной долго не будешь.
— Напрасно ты так.
— Ты не усидишь. Погуляй, только береги себя, ведь тебя любят все, влекут. Испортят, знаешь, какие сейчас бывают женщины. Смотри.
— Ты как мать моя. И откуда в вас эта мудрость?
— Жизнь заставляет.
— Эх, давай запоем, что ли! — воскликнул я. — Эх, мы вдвоем тоску-кручину легче растоскуем. Тоска-кручина. Слова-то какие, кто же их выдумал, какая душа нашла?
Еще издали я увидел над кассой электрические часы. Тридцать пять минут двенадцатого. Поезд отходил в двадцать три часа двадцать пять минут. Опоздали! Я сжал Леркину руку и побежал. Сверху светили прожекторы, а вдали, там, где убывала дорога на юг, чернела ночь. Опоздал!
Такси!
— Эй, друг! — крикнул я в ухо таксисту. — До следующей станции далеко?
— Двадцать пять километров.
— Давай! Догнать поезд! Жми! Оплачу! Оплачу туда и обратно.
Лерка села рядом с шофером. Непонятно, куда и зачем я торопился. Но и задержаться еще на ночь я уже не мог. Нервы сдали. Ехать, только ехать, и ждать нечего. Внезапно я остыл к Лерке и обрадовался, что уезжаю. Темными переулками выехали мы в поле и понеслись со скоростью восемьдесят километров. Все. Я уезжаю. Железная дорога то подбегала к нам, то пряталась за кустами во тьме.
Через полчаса мы обогнали поезд, проехали взгорок, одну деревню, другую и потом свернули, к станции, где должен был остановиться поезд. Станция находилась в тени, за тополями маячило строеньице, освещенное тусклой лампочкой на столбе. Близко к полотну подступал кустарник, за рельсами падало в глубину осеннее поле. На далеком повороте уже светились и приближались огни поезда.
Она сейчас сядет в такси, вернется к своему мужу, и они будут жить, у них заведутся свои секреты, все раннее, наше, станет далеким, и мы никогда не встретимся, чтобы до конца узнать: мечта она или мой единственный человек.
Поезд с шумом надвигался на станцию. Стало светлее, и мы увидели лица друг друга.
— Поедем со мной! — нервно сказал я. — Поедем! Лерка, как мы будем жить! Как мы будем жить, а! — Поезд уже грохотал, и протягивался к семафору, и потом зашипел тормозами. — Ты меня любишь, я вижу, ты меня любишь!
Она на миг колыхнулась ко мне, не то обрадовалась, не то вспоминала что-то. Она была уже моей.
Поезд закричал.
— Ну? Лера? — тряс я ее и тащил к вагону. — Таксист, уезжай! Уезжай!
— Не-ет! — крикнула она. — Нет, нет, подождите!