Выбрать главу

Подрастая, Женя чаще и чаще мечтал о том, как в будущем, когда он выучится, построит матери дом или получит за какие-то геройские заслуги большую квартиру со всеми удобствами и будет привозить мать на Широкую в гости на легковой машине, а если его зашлют далеко, будет высылать ей дорогие посылки и крупные суммы денег. Тогда станут говорить на улице, какой умный у Физы Антоновны сын, и тогда вспомнят, как жили они без отца во время войны и после. Разгоряченный жадными снами, Женя ложился в прохладном чуланчике и с каждой минутой воображал еще более радостное: вот через несколько лет после победы отворяется дверь — и входит его родной отец! За двором стоит новая немецкая легковая машина, которую уже лапают пацаны, на руке у него не игрушечные, а настоящие часы, фотоаппарат, снимающий на целых три километра, знаменитый немецкий аккордеон — звучный, с регистрами, на голос которого сбегутся все пацаны и попросят потрогать беленький клавиш, — и еще велосипед, и губная гармошка, и всякие тонкие ювелирные штучки. Дом сразу же хорошел, куда-то выкинули старые железные кровати, забрызганное пятнами зеркало, кому-то задаром отдали корову, а на месте стайки отец построил стеклянную веранду, не ту, какую построит Никита Иванович, а с белой крышей. И странно: ему уже хотелось погордиться, припомнить обиды на пацанов. Отец с несметным количеством орденов и медалей во всю грудь снова, как перед уходом на войну, поведет его в пивную, где им будут отпускать без очереди. Но если бы отец пришел без ноги, без обеих ног, без рук? Вон у базара катается на тележке с колесиками инвалид, толкаясь от земли зажатыми в руках деревянными колодками, а жена идет рядом с ребенком, и мужчина, некогда высокий, с красивым лицом, достает ей головой чуть повыше коленок — и в поту, привыкший к вниманию прохожих, продолжает цепляться за жизнь, но не сидит у базарных ворот, опрокинув фуражку подкладкой вверх, а все, когда Женя бежал из школы с сумкой через плечо или подносил мамке кастрюльки, ремонтировал в ограде покореженные легковые машины. «Не-ет, — говорили некоторые бабы, — пускай лучше убьет, чем он себя и семью мучить будет. Какой с него человек?» А мать бы приняла хоть какого, лишь бы живой. Грех отказаться от родного, покалеченного не где-нибудь в драке, а на войне. Мать бы приняла, и Женя бы приделал к тележке веревочку и возил бы своего папку куда ему потребуется. Лишь бы он жил на свете.

Однако лица отцовского он представить не мог. И как только он стал напряженно думать о лице, перед ним выплыл Никита Иванович, косолапый, с широким ртом и улыбкой, и мальчик терялся: а куда же тогда деть Никиту Ивановича? Мечта рухнула моментально, и стало больно и жалко, потому что Женя как бы проснулся и вдруг послабел от жалости к Никите Ивановичу. Он вообразил, как грустный Никита Иванович складывает свои вещички и мирно прощается, уходит навсегда в неизвестное место, неизвестно на какую жизнь вместе с Толиком, который умеет шевелить ушами, и вот они уже за воротами, большой и малый, провожаемые ехидными взглядами соседок, печальные-печальные, каких он еще не знал, с гитарой через плечо, унося с собой все, к чему Женя привык, оставляя Женю одного по утрам, когда они соскребали ложками жареную картошку, встречались в школе на перемене в буфете, тут же договариваясь, кому подносить с базара кастрюли. И сучка Розка убежит, видно, вслед за ними, прыгая и хватая за штанину, и погаснут смешные шутки Никиты Ивановича: «Если бы не мой бы Алексей, то Кипина Дунька замуж не вышла!» — или его ежевечернее сватовство за Машку сопливую!