Постепенно посторонние звуки, хруст соломы в стайке, где за сумрачным окошечком пускала слюну корова, звон капель по пустому ведру отвлекали Женю от странного сна, и он понял, что отец н и к о г д а н е п р и д е т и не выложит подарков. Никто не придет, даже писем прежних не воротишь. Мать доит корову, потом цедит молоко в темную крынку и заставляет Толика садиться за уроки.
— Отец явится, он тебе даст. А Женя где? Женя, сынок, чо ты там?
— Скоро отец будет? — уже хотел Женя видеть его.
— За угол не зацепится, так вот уже должен. Пять уже есть?
В половине седьмого он показывается в дверях, и было стыдно думать, что Женя в мечтах своих прогонял его, обижая, а он вот стоит в замазанной шоферской одежде и радуется:
— Что, мужики! Силу у отца захотели попробовать? Ну давай!
Женя и Толик прыгали на него, сопели, дразнились, повторяя его словечки.
— Фамилие?! — брал он за руку и чуть выворачивал. — Вербованный. Имя? На три года. Отчество? Плохо будет — сбегу.
— Па-ап! О-а-а-а-а, бо-ольна-а! Пусти-и!
— Не пробуйте у отца силу! Лучше в стайке подчистите. Ох, старенька, а я жрать хочу.
— Кипит уже, потерпите минутку, вон воды несите, тарелки мыть нечем.
— Взвод! В одну шеренгу, ёхор-малахай. Ведро знаете где? Колодец? Давай! Одна нога там, другая здесь. А красненькой нальешь? — спрашивал он у жены. — Так уломалси на работе, насчет толя срядился, — прихвастывал. — А, старенька? Любви все возрасты покорны. Ну стаканчик, ну ты же видишь, я как огурчик. Нема делов. Жизнь с каждым днем все лучше, да и работа пошла веселее, — с акцентом заканчивал он.
195… г.
…Я, Женя, на работу устроилась в техникум за базаром, на вешалку польта выдавать, хожу через день по 14 часов, бывает, когда пересмена, то 3 дня подряд выходит, в общем 12 дней в месяц, уже получила свои денюжки трудовые, работа не чижолая и близко, я даже довольна, что буду между народом, а то только и возися с кастрюлями. В мае гардероб закроют, если не найду по силе, перебьюсь лето с коровой, а там в сентябре опять… Мотаюсь, сынок, вовсю, а ты учись, государству пригодятся ученые люди, и мамке твоей радость, во всем нашем роду один ученый будет.
Извещаю тебя, что помирают на улице старики, один за одним, начали уже и фронтовики помирать от ран и болезней, а молодежь свадьбы гуляет. Толик приезжал проведать из Алма-Аты, так до сих пор и зовет мамкой, работает мотористом на кране, попал в аварию, кисти рук перебил, срослось, слава богу. Ухватками весь в отца своего. Жениться не думает, меня, говорит, бревном еще не стукнуло, никогда не поздно.
Мое здоровье пока ничего, приехала бабушка, сидит у печки, вяжет рукавички, жалеет тебя, а я собираюсь идти зубы дергать, потом запишусь на очередь, буду вставлять. Это не раньше, как через 3 месяца, очередь большая за стальными зубами…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Бабушка наведывалась обычно по осени, к Новому году или на великий пост.
Она жила близко, но старость и нескончаемый круговорот обязанностей в своем доме держали ее на месте, в деревеньке.
— Поеду ж, — говорила она внезапно младшей дочери, — посмотрю, как там Физа живет. Может, бьет ее.
С одной стороны, хорошо получилось, что Физа Антоновна приняла человека, мальчик его не помешает, если сам Никита будет стараться в хозяйстве и не обижать Женю. С другой, рассуждала она с опаской, кто этих мужиков знает, попробуй их раскусить, они в первые дни, особенно когда входят в твой дом без ничего, притворяются ласковыми, старательными и непьющими. Мужа своего покойного бабушка любила не за глаза и курчавый чуб (с красоты воду не пить), она давно позабыла свои ранние встречи, жизнь ее началась сразу — просто, с сознанием неизбежной поры, и уже в девушках знала она, что сладкие думы изменчивы: ветер пошумит да устанет, молодец молодой конь, а с ним без хлеба будешь.
«Лишь бы не пил», — думала она про нового зятя.
Никита Иванович сперва ей понравился, по веселому своему характеру напоминал первого, всегда хвалился: «Ко мне теща приехала» — и любил, заметила она, прихвастнуть. Хвастаться умел и смешно и приятно, и бабушка довольно проводила время в гостях, слушала да на ус мотала, а вернувшись в деревню, вспоминала и побаивалась за дочь: что ни говори, а соловья баснями не кормят. Очень уж покорна дочка в семье и лишнего не скажет.