«Кого прощать, кого любить… — думал Женя перед сном в кладовке. — Это сейчас самое главное: кого прощать, кого любить…»
Да, умиление прошло. Братец, мой братец, богатый Абрам, подари мне, братец, три милостыни… Братец, мой братец, светлый Лазарек, скинь мне с персток воды, помочить усы… Братец, мой братец, богатый Абрам, была б моя воля, а то воля божия…
Никита Иванович, Никита Иванович… Годы украсили его, но хотелось вспомнить его такого, каким он был. По крайней мере, в последний раз, на проводы в институт. Он чувствовал, наверное, частую свою вину перед детьми и в темный и теплый вечер, вытащив стол и табуретки под окно, долго беседовал, рассказывал о своем детстве, о войне, а потом наставлял Женю на дорогу.
— Я тебя уже ничему не научу, могу только подсказать. Я надеюсь, Женя, что эти последние слова будут хоть и пьяные, но хорошие. Учись, сейчас всем дорога открыта. Между товарищами будь самый хороший. С меня пример бери, я тумак, без грамоты, а меня любят товарищи. Ты пойми: личное свое дело считай ниже достоинства, чем государственное. Правду отстаивай. Как я, — лизнул он языком. — О, смеешься, а ты знаешь, как отец на собраниях выступает? Пыль столбом! Президиум не успевает воду из графинчиков наливать. А кто я? Простой мужик, выпить люблю. Хо-го, кричат, сейчас Никита Иванович завернет, сейчас, сейчас пульнет чо-нибудь. Вот видишь, показал он на Толика в надвинутой по глаза фуражке, — вот. Замечаешь, нет? А-алеша Огурцовский! А почему? Фуражка такая. Чо с него ждать? С тебя будет больше спросу. Давай! А будет кто за душу брать — в рот ему сайку с маслом.
— Папк, — сказал Толик, — хватит, смотри, комар в бражку сел.
— И думает выпить! Не-ет, ему здесь не обломится. Женя, давай по маленькой, тебе уже можно.
Они чокнулись и поцеловались.
— Какие мы никакие, — сказал Никита Иванович у поезда, — а ты не забывай нас, не бросай.
— Да нет… не забуду… — пообещал тогда Женя сквозь слезы.
Июнь 196… г.
Дорогая Прасковья Григоровна, сообщаю тебе, что Женя мой отучился и приехал домой насовсем. Жена его тоже вот-вот подъедет, позовем мы бабушку нашу, она еще жива, еще сама корову доит, теперь бы жить да радоваться, сердце мое успокоилось, но здоровье уже не то… Сейчас вечер, Женя ушел к друзьям, а я тебе хочу послать длинное письмо, пропишу тебе, милая моя Паша, про всех родных и знакомых, — кто жив, кто помер, как, чего, почему…
1968
СЧАСТЛИВЫЕ МГНОВЕНИЯ
I
Под вечер мать послала Липу за чем-то к соседке Шаронихе. Был на исходе июль, плыло над улицей предвечернее затишье, далекое погромыхивание ведер и плеск воды у колонки, за деревней путалось в кустах солнце. Кое-где во дворах доили коров, слышался мягкий царапающий звук молочных струек по стенкам ведра, а у калитки Шаронихи тоскливо мычала ее Катька, просилась впустить, но хозяйка загуляла: наружу неслись песни, звон стаканов и веселый голос самой Шаронихи.
Липа сняла с калитки крючок, впустила и привязала корову к ограде.
— Брось ты ее! Входи! — позвала ее хозяйка, выбежав на крыльцо.
— Теть Марусь, — заторопилась сказать Липа, — я на минутку.
— Так что ж, на пороге торчать?
— Дела у меня.
— У кого их нет, господи! У меня, видишь, еще корова недоеная. Помирать будем — и то дела найдутся. Входи, — потянула она ее. — Век большой, а погулять некогда.
— Меня Лешка ждет, — обманула Липа.
— Подождет твой Лешка, куда там! Думаешь, кроме Лешки твово, никого и нету? Я в твои годы ко всем подряд прижималась. — Она захихикала, пьяно и весело растягивая губы. — Не ломайся, я тебя с артистом познакомлю.
Шарониха ввела ее в горницу и закричала:
— Еще одну невесту добыла!
— Да ладно вам, теть Марусь, начнете теперь, — пробурчала Липа, присаживаясь возле парня в лимонной рубашке.
— Олег, — назвала его Шарониха, — ну чем не невеста?
— Я робкий, теть Марусь. Я не сумею.
— Да, робкий он! Знаем мы таких.
— А невеста-то как, согласна? — сказал Олег и смело осмотрел Липу.
Она, на секунду ответив взглядом, не замялась и не смутилась. Она давно знала, что красота ее не последняя, привыкла к себе и никогда особо не думала об этом.
«Если на нее глядеть подольше, — определил Олег, — она расхохочется».
Так почти и случилось, только она не расхохоталась, а беззвучно засмеялась.
— Это надо еще посмотреть, — прыснула Липа. — На артистов надежды нет.