Она с ухмылочкой покосилась на него и, отвернувшись, что-то шепнула подругам. Те разом прыснули губами.
— Ладно, — закончила знакомство Шарониха. — Давайте мы ее сперва пропьем, а там хоть трава не расти. Мне еще корову доить.
Липе налили стаканчик красного.
— Начнем, — потянулся Олег через стол и чокнулся.
Липа даже не взглянула на него и заговорила с подругами о своем. Потом она выпила и высоко подняла стакан: пить — так до дна!
— А вы чего, девчата? — подгоняла Шарониха. — Язви вас, да вам ли теряться! Ду-умают сидят, как старухи. Гулять надо, а не думать! У нас одна Дунька думала много — так до восьмидесяти лет и сидела в девках.
— А потом раздумала? — сказал кто-то, и все грохнули.
Только когда он взял гитару и негромко запел что-то незнакомое, она обратила внимание на его голос, тихо и просто доносивший чью-то жизнь, и на него самого, и подумала, что он точно такой же, как в роли в последнем фильме. Вчера еще, когда он выступал в клубе и рассказывал много смешных историй, которые происходили на съемках, девчонки сходили с ума и писали записки, передавая в первые ряды.
«Вот дурные! — думала Липа. — Ну артист, ну красивый, поет, все его знают, ну и что? Что ж, теперь на шею к нему вешаться? Подумаешь! Да мой Лешка еще лучше изображает. Как подопьет — дак у-у!»
— Сыграйте эту, какую вы вчера в клубе играли, — попросили подруги.
— Я ведь не пою. Это уж так.
— Да бросьте вы ломаться! — резко сказала Липа. — А то мы не знаем.
Потом выпили еще, и стало проще, все зашумели и принялись петь. Олег подыгрывал, Шарониха просила его подобрать что-нибудь постариннее, но девчата не давали, и Шарониха заключила, что в него все «втрескались».
— Зятек мой! — говорила она, припадая к нему. — Ты не обижайся! Я баба таковская, нет-нет да и сболтну что-нибудь.
— Что ты, теща! — откидывался «зять» назад. — Да где ж я еще таких тещ увижу!
— Тогда допивай. По всей, по всей.
— Я уже тяжелый.
— На последнем месяце, что ли?
— Теть Марусь, ты поосторожней не можешь? — упрекнула Липа.
— Прямо уж, застеснялась! Ты и без меня все знаешь.
Прибежала Липина мать, построжилась — «Тебя только за смертью посылать!» — покачала головой и ушла, наказав дочери не задерживаться и закидывать на ночь калитку. Олег и Шарониха заплясали под хлопки и частушки. Грузно разворачиваясь телом, Шарониха часто-часто притопывала и пела с таким задором и так высоко, да так много она знала частушек, прибауток, сплошь намекающих, что Липа впервые поняла, почему без нее не обходится ни одна гулянка на деревне.
— И-и-эх, язви тебя! — расходилась она все пуще. — Где мои семнадцать лет и грудь колоколом!
И пошло, и пошло.
На столах дрожали стаканы, столы отодвинули к стене, распахнули окна, зазвенело ведро, с которым хозяйка собиралась к корове.
Разогреваясь, все больше отдаваясь шуму и пляске, Липа смотрела, как выхаживают старая и молодой, в голове ее зашумело, потянуло выскочить и застрочить по полу каблуками, наперебой с Олегом, совсем простецким парнем, хотя он, конечно, не Лешка, он артист, не забывай, глупенькая, что он артист, но и Лешка не хуже, и Лешка дай бог спляшет, если все свои, если подопьет, и жалко, что его нет, уж они бы походили по кругу! А ей ведь пора уходить, но что-то ее держит, не пускает, и голова все горячей, и парень все хлестче стучит по полу, и едва ли Лешка вернулся с поля, а если и вернулся, то подождет, ничего с ним не случится, она сейчас, она только досмотрит и выйдет на крыльцо, немного поостынет и незаметно оставит компанию.
Она ухватилась на крыльце за стойку, покачиваясь, слыша летящие из комнаты слова:
Какая ночь на крыльце, и за огородом, и туда к лесу, к чутким темным полям, ах, что же это такое, откуда это? Кружится голова, расхотелось домой, колко светят звезды над головой, и так щекотно чувствуешь сонную тишину, так слабеешь от нее, пробуешь и не можешь стронуться с места, кого-то ждешь из светлой двери за спиной… Что же это такое, что с ней творится сегодня?
Кажется, он вышел, едва стихло, загремел по крылечку ведром; кажется, сказал что-то удивленно про ночь и стал близко; потом они растерялись, и тогда она, кажется, спросила, откуда он приехал и долго ли будет здесь, и он назвал Москву и какое-то число, а она еще раз обрадовалась, увидев его крупную голову, полуосвещенную светлой дверью, какой он простой, славный и как мало похож на артистов с открыток; и кажется, он подавал ей воду в ведре, придерживая ее голову ладонью, а она вздрагивала, захлебывалась и в тайности чего-то ждала.