И зато со всей ясностью запомнила она, как, напившись, придавилась к стойке и, горячея, опуская глаза, раскрыла ему свои холодные губы, сию же минуту подумала: «А Лешка?»
II
В тот вечер Лешка заночевал в поле.
Он приехал наутро запастись частями для косилки, отметиться в военном столе и заодно повидать свою Липу.
В полдень он постучал к ней, никто не ответил, и он вошел тогда без спросу, застал ее в постели.
— Дежурила, что ли? — удивился он.
— Дежурила, — сказала она и отвернулась. — А ты чего лысый?
— Так, для смеху.
— Дурной. Голова и так двухголовая.
Лешка успел где-то выпить, был весел, походил от кровати к столу, потрогал газеты и сел на краешек кровати, полез обниматься.
— Та-ак, значит. Муж приехал, а жена дрыхнет, ни о чем не думает?
— Ты, Лешка, когда подопьешь, прямо такое мелешь, аж слушать не хочется.
— А что, не так разве?
— Не знаю. Ничего не зна-аю, — тяжело сказала она.
Он встал и опять прошелся вдоль комнаты.
— Говорят, артисты уже в клубе выступали?
— Выступали.
— Что ж они там? Показывали, как они умеют выбражать?
— Рассказывали, как роли играют, как недосыпают.
— Пьют, что ли?
— Ну тебя! Тебе скажи, так ты вечно обсмеешь.
— Москвичи, одно слово, — сказал Лешка беззлобно. — Одна вон, что у Брылихи столуется, говорила: «Ой, скорей бы кончилось наше кино. Во сне вижу пятый этаж. У нас и в ванной, и в туалете такая чистота, что чай пить можно».
— А я им завидую.
— Дак кому что. В поле чище, чем в туалете. Вставай, чего нам чужая жизнь, пройдемся, да ехать надо.
Вечером она провожала его в бригаду. Ехали на Лешкином мотоцикле. Липа сидела сзади, обеими руками держалась за Лешку, капризно кричала в ухо:
— Леш, дурной, ну зачем ты голову побрил?
— Ха! — ухмыльнулся он. — Тебе не все равно.
— Нет, конечно. На кого ты теперь похож? В следующий раз побреешься — лучше не приходи.
— Ладно, учтем.
Вдоль лесополосы лежали тени. Где-то далеко стучала косилка.
— Где ты вчера была? — спросил Лешка.
— Где? — переспросила Липа и подумала, сказать или нет. — Где была, там нет, — ответила она и вспомнила вчерашний вечер.
Она скоро вчера опомнилась, протрезвела и вырвалась домой, даже не далась проводить. «Интересно, — покаянно рассуждала она утром, — вот ведь как все в жизни бывает, кто бы мог подумать. Рассказать подругам — не поверят: что ты, скажут, ты ли это? А он за кого меня посчитал? Так и думает, наверно, что я такая и есть, а я вовсе не виновата, как-то само вышло. Нет, вру, виновата, конечно. Утром так стыдно было открывать глаза и помнить вчерашнее, думать, что Лешка, бедный, спал там в поле и ничего не знал. Даже в магазин боязно было идти: казалось, всем уже известно, что она спуталась с артистом. А вдруг и с Лешкой бывало такое? — с ревностью подумала она. — Надоест меня ждать, возьмет какую-нибудь, ту же Нюрку хотя бы, поведет за бригаду. Ой, что ж это я сделала?»
— Леш! — позвала она его и прижалась к спине. — Ты там скучаешь без меня?
— Днем некогда скучать, работа.
«Ну вот, скучает он, — обиделась она и ослабила руки. — Гляди, заскучают они тебе. Какие все-таки мужики».
— Днем что! — кричал Лешка. — Днем еще ничего. А вечерком иногда думаешь: где она там, зараза, пропадает, нет чтобы пришлепать.
— Мол, задружила, да?
— Я задружу, пожалуй, — гордо постращал Лешка…
— А что б ты сделал, если бы сказали, что я с кем-то пошла?
— Я-то? Ничего. Я б и тебе, и ему морду набил.
— А он-то при чем?
— При том. Что это ты сегодня разговорилась?
— А что мне, и пошутить нельзя?
За стогами они стали. До бригады еще далеко, и, если бы завтра не работа на молоканке, она бы не слезла, поехала бы с ним и осталась там денька на два.
Солнце только-только опустилось. Кругом никого, одни копны, кусты, дорожки, тишина. Как это хорошо, когда есть кого провожать, есть кому увезти тебя за деревню, есть с кем бежать в ригу и бояться, что кто-нибудь видит, и все-таки утешаться, что никого нет на свете, кроме двоих. Скоро пройдет лето, все пожелтеет, черными в дожди покажутся поля из окошка, и некого тогда будет ни встречать, ни провожать.
Лешка уезжал в бригаду на целую неделю.
«А там ему и в армию», — со страхом вспомнила Липа и припала к нему.
— Что ты?
— Ветер дует. Что тебе в военном столе сказали? Когда тебе?