— Скоро. А что?
— Ничего, — вздохнула она.
У нее стало нехорошо на душе. «А как же я? — загрустила она, чуть не плача. — Ни девка, ни баба. И я молчу, и он не догадывается. Уедет, а ты жди тут, думай что хочешь. Когда это он вернется. Да это еще ничего, можно вытерпеть — не испортился бы там, завлекет какая-нибудь выдра, что я буду делать?»
— Давай поженимся, — сказал Лешка, догадавшись.
— Давай! — согласно кивнула она и благодарно прилипла к нему, зацеловала в лицо.
— Ты боялась, да? Ну скажи, что ты думала?
— Сама не знаю, — неопределенно сказала она.
— Ну думала ведь? А, все они такие, да?
— Нет, такого я не думала, — сказала Липа.
Губы у него шершавые, теплые, и ей не хочется расставаться, блуждать в темноте по полю. Он видит это, но говорит:
— Не побоишься одна?
— То ли маленькая. А ты уже и гонишь?
— О-ой бабы, ну бабы! Брось ты думать!
— Ладно, я уже не думаю.
Что бы она ни сделала сейчас, чего бы ни наговорила ему! Как бы она обняла его дома, и утром бы жалела будить его, и любила бы еще пуще, чем сейчас, да и сейчас как она любит его, уже тоскует, расставаясь с ним на неделю! И она прижимается к нему, сердце ее слабеет, бьется и бьется у Лешкиной груди.
— Уже пойдешь? — говорит он, обнимаясь.
— Постоим еще.
— В субботу приходи.
— Ладно.
— Только брось думать.
— Уже все.
— Иди, темно.
— Да я всегда поспею, — говорит она и, отставая, идет за Лешкой.
Он перекатывает мотоцикл через мостик, тащит его на гору, заводит и уезжает.
«Вот так скоро и совсем уедет», — думает она и поворачивается назад. Она все думает, и идти ей не боязно.
III
В бригаду она ходила частенько.
В субботу надевала чистое платье, подводила свои невыщипанные брови и отправлялась после обеда на полевой стан. Шла не спеша, добиралась как раз с сумерками, на стане уже было оживление. Плескались у бочки трактористы, повара нарезали хлеб и потом долго вечеряли, курили и болтали. Парни расходились по девчатам, по их комнатам в летней времянке с топчанами и осенним сором на полу, а некоторые уходили в соседний хутор в кино и возвращались к утренней дойке, когда девки и бабы споро садились под коров, а полуночники шарили по кастрюлям, скрипели дверью и откидывались вздремнуть на постель. Со двора слышались шлепки женских ладошек и покрикиванья: «Манька, Зорька, Рябка, повернись, повернись же!»
В субботу с самого утра ей становилось нечего делать. Теперь она несла Лешке папиросы, выстиранную рубашку и заранее отпиралась, зная, как он не любит, когда она тайком уносит его вещи стирать и после кладет ему на подушку аккуратным свертком.
У фермы подвернулись ей женщины, шли после работы домой, перебирали в разговоре всякие новости. Коснулись и наехавших артистов, у которых, видно, и забот иных нет, как мотаться по свету, раскланиваться перед публикой да таскаться по бабам.
За стогами увидела Липа людей, машины, неторопливую суету.
Солнце еще держалось над перелесками, по сухой земле скошенной травой полегли длинные тени, а вдалеке зыбкой паутиной дрожали просторы.
Липа остановилась в сторонке. Кажется, съемки уже заканчивались. Голый по пояс мужчина в берете сидел на тележке у аппарата; парень в расшитых разными нитками брюках толкал эту тележку то вперед, то назад. Женщины сняли темные очки, прикусывали хлеб, запивали чем-то из термосов. Ничего Липа не понимала в том, что делалось среди полевых обеденных столов, осветительных ламп и ящиков. То слышались крики «еще раз!», и тогда кто-то обнимал повариху, то внезапно игра приостанавливалась, артисты удалялись в сторону, а мужчина, подавший команду, важно и хмуро прохаживался от столов до поляны, и никто его не трогал. Под кустами лежал молоденький парень, тихо напевал под гитару: «Я не третий, я не лишний». Женщины-москвички смущали Липу своими одеждами и манерами, и она пристально, с женской тщательностью оценивала артистку, с которой она как-то стояла в магазине за дорогими конфетами, вдруг затужила, показалась себе такой незавидной, деревенской, так ей нравилось все в москвичках и не нравилось в себе, что ей даже стыдно стало, когда вспомнила, как она днем наряжалась перед зеркалом и любовалась собой. Она позавидовала, какая у них интересная жизнь, как они много знают, какие у них разговоры. Тут же она постаралась представить, какие у них мужья, всю их жизнь в расторопной Москве.
— Довольно! — скомандовал мужчина. — Режим ушел.
Все побежали в автобус, рабочие стали собирать аппаратуру. Пошли по домам и женщины с соседнего хутора. Девка заговорила о второй серии какой-то картины, которую она посмотрела в городе, когда возила туда на базар помидоры.