Через час он сидел в салоне самолета.
Прощаясь в окно с окраинами города, он еще раз вспомнил странную девочку и задумался о себе, о том, как будет жить дальше, и мало-помалу размечтался о той, которой еще нет, но могла быть, которая звала бы его в Москву, чтобы обнять на вокзале, в метро и в квартире.
С аэродрома в деревню он ехал в пустом заказном автобусе, посланном за партией призывников.
В деревне на площади стояло еще четыре автобуса; кое-где уже собиралась публика, играл баян и всхлипывали девчата.
Улицы оживились, как в воскресенье или в праздник. Среди ряженых, пьяных, галдящих и ахающих под гармонь легко отличать его и ее. Он будто безразличен, спокоен, она, уже натанцевавшись, наговорившись с ним в углу, идет наедине со своими мыслями, крепится, но чье-нибудь неосторожное слово или вид автобуса снова растревожат ее.
За магазином его поймала Шарониха.
— Зятек! — обрадовалась она и стала поперек, красная, намазанная сажей, в мужском френчике. — А мы тут тебя вспоминаем. Где зять, где зять? — Она подхватила его под руку и потащила в ограду соседского дома. — Пропили твою ухажерку, проездил. Замуж отдали. Четвертый день гуляем, за меня люди корову доят.
— Какую ухажерку? — спросил Олег.
— Хо-о! Миленький. С какой ты на крылечке топтался? Хе-хе, я сплю и все вижу. В деревне ни одно кино мимо меня не пройдет.
Они вошли — была как раз пляска, кто-то, высоко подняв четверть с вином, топал в середине и пел частушки, а вокруг него горячо подрагивали хмельные девчата.
— О-оо! — застонали в кругу, увидев Шарониху с Олегом. — Кто пришел, кто пришел! Здравствуйте, пожалуйте, садитесь!
— Начнем по новой!
— Ради такого случая — конечно!
За столом сидели Лешка и Липа. Она смутилась и не поздоровалась с Олегом.
— Я на вас обижена! — кричала Шарониха. — Почему я одна трезвая? Одна я еще не проздравляла молодых. Давай, — привалилась она к Олегу, — давай дернем. У нас есть секретный тост.
— Лешк, Лешк, — лез кто-то к жениху. — Служи там. Я по всей.
— Липка! — подмаргивала хитрая Шарониха. — Ты глянь, глянь, кого я затащила. У меня рука легкая. Вышла, а он навстречу. За тебя пьем. Ну хоть бы чокнулись, черти, поди, не чужие…
Липа покраснела и отвернулась.
— Теть, Марусь, — сказала она, — ты доболтаешься…
— А-а-а! — поперхнулась Шарониха. — Я не такая еще была. Рыбкой расстилалась. Чокайтесь.
— Правда, давайте чокнемся, — сказал ничего не понимавший Лешка. — Мы с вами не знакомы? Алексей! — протянул он руку Олегу. Постриженный, в серой, надетой уже в дорогу рубашке, он был в настроении, навеселе. — Это моя жена, — прижал он к себе Липу. — Познакомьтесь.
— Они по кинофильму друг друга знают, — сболтнула Шарониха. — Это мой зять.
— Те-еща! — прикрикнул Олег. — Ты прекрати.
— А я что? Я ничего. Я хочу всем угодить. Для меня все одинаковы.
Лешка обнял Липу, Шарониха не умолкала, запели песню, и в этом шуме проскакивали слова молодых, родственно и нежно склонившихся друг к другу:
— …а?
— Угу.
— Я тебе конвертов купила.
— Да у меня солдатское, бесплатное.
— С первой станции черкнешь.
— С первой станции рано.
— …Не надо, все видят.
— Пускай.
Они вылазят из-за стола и прикрываются занавеской в комнате. Слышен шепот.
Мужик наливает Олегу второй стакан, интересуется его жизнью.
— Я видел тебя… забыл, как кино называется. Ну, ты еще любишь там одну врачиху. У сарая вы стоите… Молодец, можешь передать.
— Леш, — шепчутся за занавеской.
— А…
— Может, мне на курсы какие пойти? Чтоб не так скучно. Чего ты городишь. Городишь — сама не знаешь чего.
— Я советуюсь.
— Смотри тут. Если что — тяжелое не подымай.
— А если…
— Ох, где мои семнадцать лет и грудь колоколом! — кричала Шарониха.
— Давай, отец, еще по одной, — попросил Олег.
— Давно бы так.
Хмелея, Олег вспомнил две встречи с Липой, загрустил, потом сидел, слушал и тихо благодарил жизнь за все: за шумную юность, не обделившую его друзьями, за институт, за ранние успехи, за ласковое понимание женщин, за ощущение своей необходимости малому и старому, за то, что его и в этой и в других деревнях принимали как своего. И за то еще, что не испортился он в той среде, где испортиться легче всего. Он разговаривал с мужиком, поглядывал на грустную перед расставанием Липу и ничего не просил душой, потому что все, все у него было сейчас.
— Поздравляю, Липа, — сказал он ей на крыльце.