«Не она… И это не она…»
Почему-то часто шли поезда. И с юга и с севера.
Уехать! Уехать — и все.
Он представил себя в поезде. Он представил себя одиноким и грустным. Было бы это рядом, он бы прыгнул в трамвай и приехал к Вере. Она бы вышла, глянула и не сказала ни слова. Все ясно.
«Фантазер, — усмехнулся Костя в троллейбусе. — А что было бы дальше?»
2
Попутки не брали, и он долго шел пешком. Под станцией его подхватил молодой шофер.
— Мне на море, — сказал Костя.
— Садись! Только я по пути заскочу на хату, бабу возьму. Тоже на море хочет.
— Это далеко?
— Не-ет, налево от дороги, километров шесть.
Как только шофер заговорил, ехать стало не скучно. Рассказывал он забавно и очень откровенно. Оказывается, он служил в армии в Иркутске, познакомился там со своей рыжей женой, потанцевал два вечера и расписался, перешел к теще, но не поладил, кинул в нее как-то баян и не пришел ночевать, а на другой день позвал женушку на свою родину к югу.
Худой, с большими губами и лукавым взглядом, он изображал все в лицах, с подробностями и постоянно смеялся.
Когда подъезжали к хутору, Костя уже был с ним на «ты», хотел увидеть его семью и чуть сам не рассказал про отношения с Настей, но сдержался.
Жили они в узкой комнате с окошками на плавни. Нельзя сказать, что в комнате был порядок. Жена кормила цыплят, услыхала из сарая и вошла, щурясь после солнца.
Поздоровалась и стала застилать постель.
— У нас тут как после драки, — сказала она.
— Ты собери нам перекусить. Парень-то где?
— Бегает, где ж еще. Есть будете? — спросила она у Кости.
— Чего ты спрашиваешь? Наливай! Ох и хозяйка у меня. Много не затевай, по-быстрому, ждать некогда.
— С тобой разве толком выберешься. Нет бы с утра сказать.
— Вот такая у меня жена, — сказал муж. — Рыжая! Как и ты. У тебя жена какая?
— Темно-русая.
— Тоже ворчит?
— Бывает.
— А тебе что! — вмешалась жена. — Тебе ничего не надо.
— Опять за старое?
— Да как же, — вздохнула она огорченно. — Ну, вы ешьте, а я побегу, найду парнишку.
«Хорошая женщина, — подумал Костя. — Добрая, застенчивая, немножко располнела, но приятная, милая женщина. Не Настя, конечно, но…»
— Расходились вчера, — кивнул муж, когда она ушла. — Да, я же тебе не досказал! На чем я кончил?
— На юг ты ее позвал.
— Ну вот! Она, конечно, в слезы: «Да здесь мать, отец, и к городу привыкла, что мы не видели в твоей деревне. Построились бы, отделились. Подумаешь, мать его обидела! Не поеду я!» Я за манатки и в общежитие к другу. Да, — передохнул он и сплюнул. — Через неделю приходит моя хорошая, моя рыжая. «Если уж ты надумал, тебя не переломишь, поехали». Продал я свой баян, помирился с тещей, и отправились на юг. Четвертый год пошел, не нравится ей у нас в хуторе.
— Скучно?
— В кино ей, видишь, надо каждый день, да вот там, дома, в Иркутске, какие концерты, да грязи нет, людно, а ты завез меня в дыру; сам вечно в командировках, никого своих, и поговорить не с кем. Такая вот песня. Да. А тут вдобавок мыши выгрызли у нее воротник на пальто — хорошее зеленое пальто, я когда-то покупал ей на Восьмое марта. Да-а, мыши — пальто, сынишка взял со стола золотые часы и подарил кому-то, а я как раз весь день корма возил, машину поставил, ребята наши намекают: сообразим на это дело? Все равно зарплата не скоро. Строили — хорошо, да мало, давай еще. И повело деревню на село. Заспорили про резину, то, се. И набрался я крепенько, чувствую: на-адо домой. Пока дополз — четыре километра от нас — темно-о! Веселый пришел, обниматься полез. Эх, как она бзыкнет! «Тебе бы только шляться, не знаю, не знаю, с кем ты пил, может, тебя и ночевать оставляли? Остался бы у нее, что ж. Все вы такие, ничего вам не нужно, возись жена с кастрюлями, а он даже дырку от мышей не может заткнуть! Уеду к матери, надоело мне!»
И тут я завелся. Как понес, как понес! Спать врозь легли. Что ж ты думаешь! Наутро собрала без меня вещички, платьишки свои, комбинации венгерские и увезла в станицу к знакомым — мы там стояли попервости после Иркутска. И сына взяла! Прихожу — разгром в комнате, что такое?! Смотрю, вечером является. Накрасилась.
«Дай мне перину и семечек».
У нас с того урожая было насушено мешка два, думали продать на масло.
«Бери, говорю, перину, все забирай! Ничего не жалко, раз такое дело».
Сидит, плачет.
«Ну, говорю, раз не хочешь жить, иди в магазин, купи поллитру, разопьем напоследок».
«Сам иди».