Юхим забегал туда-назад, носил стаканы, тарелки, и наконец мы сели в тени под деревом.
— Ах, старый казак! — пел Степка громко. — Недаром твоих дедов Екатерина сюда закинула, на столе не хуже, чем у судьи Антона Головатого! За что тебя люблю — всего у тебя вдоволь. Хозяин! А ну-ка намажу я икорочки на хлеб, дай ложку большую, навалим от щедрот российских! М-м, вкусная! Нет, пожалуй, деды твои и не пробовали такой, как считаешь?
— Где им, они пьяные были и рыбу руками ловили, а руками кто ловит?
— Мда-а… Есть икра красная, есть черная, а эта в сто раз лучше, потому что коричневая. И имя у нее чудесное: кабачковая! Хорошо живешь, Юхим!
— Н-ну! — вздернул казак голову, поднимая четверть с вином. — Живем до ста лет, а почему? Кубань-матушка. Потянем моего армянского коньяку. За благополучие и за ваш приезд, спасибо, историков ценных не бросаете. Не нюхай, коньяк высокого качества. Тут раскопки были, так из княжеского подвала мне дали. Думаю, сам Мстислав пробовал. Жалко, краска слиняла.
— Ага, — навострил палец Степка, — и сахару князья много добавляли.
— Верное замечание. Ну да они темные были. Угощайтесь.
— Да-а, — потянулся Степка назад, точно заморский купец, оглядывая богатства, — живешь, Юхимушка, на славу. Воротца какие поставил! Где это было, чтобы в селе на дверцу чистое железо гнали! В форме спинки от кровати! Поиски, поиски нового, в ногу с веком.
— Спинка от той кровати, на которой моя первая жена спала, а я их по историческим причинам четыре имел. Потому как живу на музейной земле, — похвалился Юхим, — и дом у меня, Степа, музей.
— Чудненько, Юхимушка. Хорошую цель перед собой поставил: задержаться в истории. Условия есть, балуйся мемуарами.
— Балуемся, Степа, балуемся всем понемножку. Сейчас разве ленивый не балуется. Выпьем по баночке, и мемуарам моим придет очередь.
— Так за что? — я поднял кружку с виноградным соком.
— Выпьем, хлопцы, за Антона Головатого, он нас привез на Кубань по желанию Екатерины Второй. И за правдивую историю, которую я довожу до ума.
— Никон! — чокнулся Степка. — Не поливали, а вырос.
— Вы мне, хлопцы, должны помочь, — сказал Юхим, довольный гостями. — Хочу своей историей крышу перекрыть. У меня, правда, была возможность разжиться, но я отказался. Шеф-повар тут с темрюкской столовой пристала. У нее тыща двести на книжке, и в этом году уже семьсот накопила. Так она все до меня: «Я тебя буду кормить на убой, одевать как прохвессора. Возьми меня». Пятьдесят пять,— разочарованно повел рукой казак. — Старая. А я люблю, чтоб баба за мной ухаживала. Люблю, чтоб мое белое казацкое тело не темнело. Но давайте по баночке выпьем. На меду, как раньше делали при твоих князьях, Степа. Це тоже одна ухажерка моя принесла.
— Тоже молодая?
— Та не совсем, — снова как красная девица потупил очи казак. — Сорок пять. У меня молодше была. Проходу не давала. Потягался с ней полгода и прогнал. Не понравилась, матерщинными частушками замучила, я же парень скромный и не выражаюсь. А баба огонь. Двоюродная сестра одного знаменитого кубанского казака. Я про него собираю сейчас материал, так между любовными сценами выпытывал, значит, исторические подробности. Все же я ее нагнал. Та с нею пропало мое добро: наволочки, рубашки, полотенце и так дальше. Взяла постирать — она прачкою работает — ну и не вернула. Надеется замануть меня и так дальше. Не знаю, чего я так бабам нравлюсь. Или они любят, что знаменитый? Сорок два года, — ще такая — все на месте и в справности, а старика, то есть меня, кажет, на молодого не променяю.
— Ты ж богатый, окрутит, ты умрешь, а ей хата и сундук твоих рукописей.
— Как умру? — поразился Юхим. — Я мечтаю до конца века жить. А потом тетка моя — вы вот увидите — ей такой палки даст, что и хаты не захочет. Моя тетка — сильная личность, и зажилась проклятая. Девяносто лет, здоровья на десятерых, только глазами бачит на два метра и так дальше.
— Что «и так дальше»? — спросил я.
— Это у меня слово-паразит в моем чистом языке, — засмеялся казак. — Давайте ще по баночке. Налягайте на мед, хлопцы. Надо мед кушать, тогда бабы не бросят, и мыслей много рождается. Я с детства мед ем, утром и вечером ложку обязательно. Это я сейчас могу один раз в день обниматься, а раньше, годов десять назад, по пять-шесть раз! Предки наши тоже были дай бог на пасху. Меня, похвастаюсь перед вами, ще одна сватает, ленточки к венкам подписывает на похороны. Тоже богатая и любит, значит, как я, исторические воспоминания. Да, думаю, либо молодше найду, либо пожертвую своим телом ради истории. Жены наши крепко мешают таланту. У меня первая жена была Гапка. У нас раньше в станице невест не хватало, казаки ездили за ними на Украину, выбирали двор, чтобы побольше, значит, в семье было молодок та вдовушек. И вот привезли их к нам, выстроили: покрасивших — шаг вправо, дурненьких — налево. Напротив молодых казаков поставили. Между разным, значит, полом был ров, тогда рвы рыли, чтоб обучать казаков воинской службе. Глубокий, да туда ще соломы набросали и запалили. Дали команду, и казаки рысью кинулись прыгать на другую сторону, каждому ж хотелось отхватить бабу с правого фланга, покрасивше. А я сперва вырвался вперед всех, но у меня очкурок на штанах лопнул, штаны спали, и я в ров загудел. Когда поднялся, смотрю, а самых красивых разобрали. Стоит на левом фланге малэнька, страшнэнька та горбатэнька. Она мне двенадцать человек детей родила, не понимала толку в деньгах, не чувствовала вкусу сладкого, соленого, кислого, не знала, что в истории происходит и так дальше. Хотя я ее потом схоронил, она мои задатки к творчеству схоронила ще раньше. Это я тоже внес в историю Тамани. Как пережиток, значит, проклятого прошлого и так дальше.