— Чудненько! — вскочил Степка. — Чудненькие у нас летописцы, любят наводить правду. У тебя, старый, есть ма-аленький недостаток. — Юхим сузил голубые глаза и насторожился слушать. — Знаешь какой?
— Нет! Не догадываюсь! — невинно моргнул Юхим.
— Много страниц без кавычек.
— Хо-о! Убил он меня. Дак не один я творчески переписываю. Даже классики, Степа. Я читал про Толстого, у него весь пол был уложен чужими книгами и журналами. Ты, Степа, выпил и тоже начинаешь строить интриги, как мой друг-собиратель, который недавно, значит, помер от коварной руки и так дальше. И в городе такие же сидят, не допускают меня седьмой год до печатного станка, а было время — допускали свободно. Я все на свете знаю и видел. Я был свидетелем таких событий, что вы, если я умру в конце концов, нигде про них не услышите. Вот когда вспомните Юхима! Я видел Шкуро, Сорокина, Антона Деникина, был в Екатеринодаре, когда хоронили в церкви генерала Алексеева, и слышал, как стреляла пушка по хате, где находился в тот момент генерал Корнилов и думал в последний раз свою, значит, белую думу.
Я уже начинал теряться. Кто он, Юхим?
— Из-за этой пушки, — продолжал казак, — которая стреляла в Корнилова, мы с другом вели споры всю жизнь насчет того, где она стояла и где я стоял. И я бы доказал, но друга моего убили коварной рукой.
— Чьей же? — спросил я.
— Послушайте. Он был уже старый, жил тут от меня за сорок километров, не буду называть станицу. После войны участвовал в раскопках на Фанагорийском полуострове, и в одном склепе попались рукописи. И ему дано было право их брать, он взял скромно и повез их домой. Нужно сказать, что у него такие древние рукописи не первые были.
— Не первый раз запускал руку?
— Да, — согласился Юхим. — Ой, шо я кажу! Не запускал, а, значит, давали. С тобой, Степа, на грех нарвешься. Давали!
— Это бывает. Хороший человек, ему тоже жить надо. Бывает.
— Не поддевай, Степа, я могу потерять красную нить воспоминаний. У тебя тоже есть недостатки. Продолжаю. Он собрал за свою жизнь чемоданчик монет из курганов — разных, значит, народов. Потом он скопил библиотеку, у него дом около трех комнат.
— Около! — засмеялся Степка. — Бедные наши летописцы, ты их перекрыл, Юхим.
— А як же. Живу с историей в ногу. Все комнаты — та ты слушай! — все комнаты были заставлены древнейшими книгами, и особенно много по истории Кубани, Кавказа и так дальше. Кое-какие книги хохлы из Канады присылали, например шесть томов Деникина. Потом даже дошел до того, что просил у колхозников трактор или чего-нибудь и натягал к себе во двор половецких баб и прочих скульптурных изображений. Мечта у него была открыть, значит, музей и быть директором, так как пенсия у него была маленькая. И одна очень интересная половецкая баба лежала в сарае. Я сам даже две ночи спал рядом с этой бабой, когда приезжал к нему с визитом вежливости. Он, значит, чего только не насобирал и требовал у районных властей открыть музей. И так он всем надоел, что они его считали дураком, придурком и так дальше. Где только увидят его, сейчас говорят: «Уходи, нам некогда!»
— Не знаю, смеяться или плакать, Юхим, — встал Степка и налил вина.
— Ты посмейся, но не вредно и поплакать. Как поймешь. Я на этот раз всю правду кажу. Он установил, когда Пушкин проезжал через Усть-Лабу, и у него сохранился даже кнут, которым Пушкин погонял в дождь лошадей.