— Вместо кучера? Ха-ха!
— Ага. Кнут этот он передал мне. И целый ряд старинных книг.
— Покажешь.
— В другой раз. У него получилось огромное количество всяких вещей. И сам он пробовал писать книгу, но дальше начала у него не пошло. «Богата и славна была наша станица» — и тормоз. Строчек не видел из-за слез. Напишет эти слова и дальше не может, слезы бегут. Зачеркнет и часами думает, как бы по-другому зайти, с другого конца, чи шо. А рука опять выводит вышесказанные слова, и он, значит, опять в слезы. Вам этого не понять, а я, как историк, чувствую его положение глубоко. И вот эти ценности привели его к трагическому концу. Полгода назад воры проникли в его квартиру, ударили его ломиком по голове, и он умер. Взяли чемодан, значит, с древнейшими монетами, среди которых были золотые даже, забрали эти рукописи с раскопок, книги хохлов с Канады и пропали. Утром пришла жена его, она жила отдельно, через комнату, как тетка моя, с другой стороны вход, а он всегда спал в своем самородном музее. Жена, простая домохозяйка, не понимала и не ценила его, тоже считала за придурка, как меня моя нежная тетка,— на черта им, бабам, рукописи? А он лежит мертвый! Она тогда в милицию, милиция сказала, что ничего не может обнаружить, подходящей собаки нет. Стали его хоронить. Обещали гроб, машину и так дальше. Гроб сделали, а машину, сказали, пришлют у четыре часа. У четыре часа не пришла машина, у пять не пришла, пришла аж у семь часов вечера. И прислали уже не машину, а повозочку, на которой мусор развозят. А так как он был человек одинокий, жил только с женой и было поздно, то гроб некому было положить, эти возчики сказали: «Ну, старуха! Гони пол-литра, положим твоего деда». Она им дала на пол-литра. Они довезли до кладбища и сказали: «Наша кобыла боится идти между могилами, так что на тебе веревочку и тащи гроб до места назначения сама. Или давай пятьдесят рублей, тогда, значит, мы его потащим».
— Врешь ведь! — отчаянно вскрикнул Степка. — Не может такого быть!
— Я ездил, она мне сама рассказывала. Присмотрись повнимательней, когда тебя будут хоронить. Без пол-литры не закопают. Ну, значит, у нее не было этих пятидесяти рублей, они свернули его на грязь, оставили, и она сидела почти до десяти часов над гробом на природе, за которой любил наблюдать ее муж. Потом шли колхозники, сжалились над ней и гроб, значит, подтащили. Когда он умер, жена обратилась в музей, они говорят: «У нас денег нет». Просила, чтоб на месте взяли под охрану остатки, ей сказали: «По положению на нас такое не возлагается». И книги, и ценности растаскиваются постепенно. Я тебе писал, а ты не поехал.
— Как я мог тебе поверить,— сознался Степка.
— Зря. А эту половецкую бабу, которую я обнимал, школьный музей забрал. И так как дети не могли вытянуть бабу из сарая, то взяли молоток, отбили голову, а тело оставили. Я писал в разные места. Но у нас есть типы, которые любят надевать патриотическую маску и так дальше, на деле же душа у них гнилая, и я сам одному давал несколько лет назад три ящика яблок и четыре здоровых гуся, чтоб он пропечатал запорожские песни. Ты его, Степа, знаешь не хуже меня.
— Знаю, знаю, — сказал Степка.
И я всех знал и думал: кому из них верить? Юхиму, тому, третьему? Юхим — это правда или одна выдумка, путаница? И отчего он так перепутался? Почему Степка всем ясен как голубой день, как дождь, потому что он дождь, а не снег, как осень, потому что она осень, а не весенняя оттепель? Издавна же у нас подвижничество ладит с юродством и выгодой. Грустно.
Воцарилось молчание.
Степка поднялся, ушел за хату, в глубь сада, стоял там долго и глядел на закат. Оттуда ему была видна только узкая полоска моря у Керчи. Тамань была прекрасна вечером, и уже гадалось, какой она станет, когда прорвется на черном небе Большая Медведица.
— А ты знаешь, Юхим, — вернулся Степка, — что летописец Никон жил в Тмутаракани дважды? Первый раз, дай бог памяти, в 1059 году, а?
— А як же, — дернул головой Юхим. — Я его хорошо знал.
— Что ты с ним будешь делать, — бессильно сказал Степка и сел на лавку.
— Сейчас лучше пишут, — сказал Юхим. — Я вот как-то купил книгу своего знакомого «Звезды над степью». Первая часть трилогии. Очень рад, что купил: целых три месяца ходил с этой книгой в уборную. До того гарная книга, на лощеной бумаге. С нетерпением жду продолжения. С этим автором у меня тоже вышла неприятность. Я тебе, Степа, не рассказывал про свой подвиг на заре, значит, юности? Вы изучали в школе, что в гражданскую войну гуляло по Кубани много самозваных бандитов. Но вам и в голову не ударит, что до сих пор живет и здравствует герой схватки с ними, и он, как видите, сидит между вами и пьет вино. — Юхим скромно опустил глазки и опять походил на девицу, но один глаз был лукавый-лукавый и следил, понравилась ли новость. — Да, я мужественно боролся с ними и поймал даже самого опасного бандита всех времен на Кубани. Об этом я красиво рассказал в своей истории. Я поймал его на гулянке, где он среди пышных казачек думал свою бандитскую, значит, думу. Ну, она была последней, так как я отозвал его в кусты и скромно сказал: «Руки вверх, ты видишь перед собой такого-то». И назвал популярную в то время фамилию. Когда мои годы подошли, я стал хлопотать о повышенной, значит, пенсии. И обратился к этому автору за советом. Что написал «Звезды над степью». Для начала я расхвалил его роман, сказал, что он у меня стоит на самом заветном месте и что я будто бы даже послал его хохлам в Канаду. Я составил справку и носил ее по учреждениям, чтобы заверить. «Справка, — написал саморучно, — дана настоящая, в том, что Юхим Трофимович Коростыль действительно разоружил в двадцатые годы целую банду такого-то, чему свидетели такие-то и такие-то, в том числе и автор романа «Звезды над степью». Прошу, дескать, за видные заслуги мои назначить мне на старости лет повышенную пенсию». И точкой закончил. Колы автор неожиданно узнает, что я кому-то хвалился, как ходил с его книгой в уборную. И начал меня публично высмеивать, спортил мне дело, справку мне никто не заверил, и повышенной пенсии я не получил. А на мое место стали претендовать ще трое, переругались между собой, судились за оскорбление личности, а повышенной пенсии тоже не получили. Теперь я думаю послать жалобу в Москву и заодно пошлю мемуары, так как на местах развелось много нечестных людей, которые затирают труды ветеранов.