Сидели плотно друг к другу, нечаянно касались плеч, рук, лиц девчонок, и это на секунду обжигало, волновало воображение. Мишка лежал на коленях у Нины, она не противилась, грела его своим телом, изредка неловко шептала: «Тебе удобно?» И уже что-то зарождалось в них, уже она во время остановок, когда ребята толкали машину в борта, а девчонки покрикивали, подавала руку, берегла ему место, укрывала от капель и ветра. Девчонки пели без устали, ветер шумел, холодил им рот, смежал глаза. Ночь нескончаемо чернела. Несколько раз шофер тормозил, стукал дверцей, шаркал в кустах и потом кричал:
— Не замерзли?
— Не-ет! — дружно орали из кузова.
За Северным опять полил дождь.
— Много осталось?
— Километров шестьдесят, — сказал шофер.
Родился и вырос Мишка в городе и до некоторых пор, до седьмого-восьмого класса, пока не начитался книг и не съездил однажды в Верх-Ирмень на свадьбу, не чувствовал в деревне ничего заманчивого. Но к десятому классу что-то заворошилось в нем. Нимало не думая об агрономии, он поступил в сельхозинститут ради деревни и мыслил только о том, что будет жить среди полей и речек, рано подниматься с постели и каждое утро глазам его станет открываться то поэтическое и вечное, чего он лишен был до сих пор. И о любви если он думал перед сном, то думал в связи с деревней: вечера, парное молоко, крики голосов по селу, травы, росы…
На место прибыли под утро, остановились на краю, возле крыльца правления. В стороне, возле леса, одиноко мок большой дом без крыши, с заколоченными по бокам окнами. У правления их встретил парень на лошади — в просторном плаще, курносый, веселый.
— Вон там и жить будете, — показал он на дом.
За поляной начиналась улица, село называлось Остяцк, речка делила его надвое. За мостом дорога спадала и расширялась, и в низине блестели строения покрупнее, а над ними стеной вздымался лес.
Село еще только-только просыпалось, и отрадно было ловить зажигающийся свет, то здесь, то там голоса. Утро, деревня, как в книгах, чего еще не видел, но уже слышал, о чем читал, а теперь сам здесь, на земле, еще чужой и незнакомой. Издалека идет по грязи молодая женщина, невелика и толста, сама себе улыбается, и Мишка невольно задумывался о деревенских: как они поют, хохочут, любят парней. Объездчик слез с лошади и оказался до смешного мал и сам признался, что его и в армию не берут из-за роста.
— Чо, чо вы? — напал он на девчонок. — Работать, не куда-нибудь приехали. Отобедаете, в поле погоним.
— У-у-у! — разом заныли девчонки, потерявшие за дорогу городской лоск. — Мы устали.
— Наше дело маленькое — устали вы или еще чо. А если вам танцы закатить, небось сразу забудете и усталость ваша пройдет.
— А вы кто такой?
— Я? Я младший помощник старшего подметайлы.
— Ха-ха! У вас все такие остроумные? — немножко с претензией сказала Нина, чувствуя, что ее слушает Мишка.
— Все не все, а есть.
— Тогда еще ничего, правда, девочки?
— Ничего, — сказал парень. Звали его Коля. — Ничего, жить можно. Онька! — крикнул он девке, хлюпавшей по грязи от улицы, той самой, о которой только что думал Мишка. — Сходи председателя разбуди. Люди ждут. Черт знает как оно у них: когда не надо — они тут, когда надо — их с собаками не поймаешь. Где вот он? Сходи растолкай.
— Ты чо… — спокойно, не глядя, сказала девушка и распустила платок, повязалась снова. — Совсем уж, наверно… Со вчерашнего еще не отошел. Сходи ему Онька, тащись такую даль. Еще жена выгонит, не знаешь ее будто… Сам такой хороший, взял да и позвал, на лошади ж.
— Да и ты бы не прокисла. Вот, девушки, какие у нас люди. Не выспалась.
— Чо это я пойду! Пусть сами как знают.
— Тебя вчера Варька искала, — сказал он потише. — Где была?
— Дома была, где ж я была.
— Варька тебя искала, искала.
— Не ври. Сам, поди, искал.
— Ну, дак чо ж делать будем?
— А где председатель живет? — спросил Мишка.