Левый бок выложили косо, и пришлось подправлять.
— Кидай теперь на мой край, — сказала Онька.
— Кинем и на твой, — подморгнул Гошка Мишке.
Мишка набрал легкий навильник и кинул, обсыпая Оньку трухой.
— Вот так бы и давно, — похвалила она и весело покривила губами. — Ох, мягко как! — качнула она стог. И что-то добавила Варе, та ей тихо, без согласия ответила:
— Пря-а-мо.
— Ой, а ты уж тоже… Не прикидывайся.
— Варь! — крикнул Гошка, тыча вилами по остаткам копны.
— Чо?
— Ничо.
— Сдурел ли, чо ли?
— А, вспомнил. Знаешь чо?
— Чо?
— Ха! Не покраснеешь?
— Да ну тебя! Ты сроду такой.
— Чо это ты сеструху свою спровадила?
— Никого я не спровадила, она сама.
— И ты не боишься одна? Обворуют.
— Не все же такие, как ты.
— Угадай, чо я хочу?
— Откуда мне знать, — сказала Варя и, помедлив, с улыбкой поделилась чем-то с Онькой.
— О-о-ой! — застонала та, валясь в сено и цепляя за собой Варю. Они утонули в сене и долго смеялись, каждый раз все громче, особенно Онька.
— Угадали, — сказал Гошка. — Может, нас там не хватает? — спросил он у них. — Чтоб смешнее было.
— Обойдешься, — сказала Онька. — Мишу мы возьмем. А ты зачем нам, надоел и так, нам теперь городские больше нравятся.
Варя молчала и кусала соломинку. Она, казалось, тосковала.
— Сужайте, сужайте! — командовал Гошка, обдергивая стог. — Крыть-то нечем, чего там, пять навильников. — Он подгреб, добрал то, что натаскал Коля, и кинул на Оньку.
— Окаянный, полегче не можешь! И так все лицо исцарапала.
— А чо вы там? Залезли — так танцуйте.
— Ох, Гошка, влетит тебе! — замахнулась вилами Варя. — Как дам вот…
— Все б ты… — не договорил Гошка, нахально уставясь на Варю.
Она покраснела.
— Ой, не того, знаешь. Не очень-то. Ага, вот-вот.
— А Коля, чо это Коля у нас молчит? — ехидно сказала Онька. — Коленька, цветочек мой, огурчик малосольный, скажи мне чо-нибудь хоть на ушко, я уж и голосок твой позабыла. Я уж и соскучилась по тебе, не замечаешь меня, да? Знаться со мной, не хочешь, другую нашел, а у меня ведь никого нет, хоть бы ты пожалел, а Коль?
Коля будто не слышал.
— Не хочет. Не хочет он со мной разговаривать. Не такая я ему. Наверно, студенточку нащупал, куда уж мне, я деревенская. — Она закатилась, и Варя сдержала ее.
— Чо ты говоришь, подумай, студент все слышит.
— Ты там додрыгаешься, — погрозил Коля. — Я тебя стяну с воза.
— Смотри какой ты сильный, — по-прежнему игралась Онька. — А я и не знала. Знала б — умней была. Понес бы меня до дому, раз такой сильный. Сила есть — ума не надо. Хоть бы ты подрос скорей да в армию ушел. Каблуки надбил бы, чтоб метр пятьдесят пять хватило.
Стог довершили. Онька и Варя присели в сено, видны были только их светлые косынки.
И запели они в два голоса что-то протяжное, про разлуку.
Пели они в лад, так хорошо, просто, как поют в деревнях, когда найдет на душу томление, и песня льется легко, как вздох в полную грудь, и тех, кто поет, хочется любить, думать о них нежно. Мишка и думал о них, о вечере, о тусклой комнате и молодых женщинах, словно звавших его к себе.
— Давай-ка сымай нас, — сказала Онька.
— Я сама, — поправила Варя.
— А мужчины на чо? Им бы только… Сымай, слышь! — крикнула она вниз. — У, какой ты робкий, Миша. Я-то думала… А ты-ы…
Гошка первый всадил вилы в стог, подпер руками. Присев, глубоко показывая круглые бедра, Онька скатилась по сену и упала Гошке на руки, вереща и ругаясь. Он придержал ее. Одной рукой она стягивала на коленях подол, другой колотила Гошку изо всех сил по плечам и голове, Мишка отвернулся.
— Ой, мамочки, ой, мамочки! — истошно взывала она. — Подь ты к черту!
— Говори… — требовал Гошка. — Скажешь — отпущу.
— Пусти! Хоть бы чужих постеснялся. Пусти! Пусти, говорю! Ой-ой, мамочки, чо он со мной делает! Варь! Чо стоишь, зайди сзади, дай ему разок.