— Куда идти-то? Куда идти? Матери я не видела, чо ль. Ох, зараза, — выругалась она, — тошно так, кто б сжалился! Прямо не знаю, чо б с собой сделала!
— Да чо это ты так?
— Та-ак. Когда студенты уезжают?
— Завтра, говорили. А чо?
— Ничо. Пойду, там бабы в комнатушке капусту режут. А поют — плакать хочется. Прямо бы сейчас выпила да поплакала. Ты тоже… подруга называется…
— Чо я тебе?
— Ничо. Спи уже, то с тебя возьмешь.
Еще раз, пока женщины переговаривались через стекло, Мишку застал стыд: будто вместе с Варей они скрывали сейчас что-то неприличное, воровское. Но едва Онька умолкла и ушла, им завладело старое чувство. Долго и напряженно сидели они в темноте.
— Может, мне уйти? — сказал Мишка, когда она вновь зажгла свет.
— Сиди, теперь уж чо. Не мешаешь.
— Карты все?. — спросил Мишка, заметив на подоконнике потрепанную колоду. — Кто это у вас играет?
— Онькины. Ворожит иногда. Хотела ж сегодня поворожить, да…
Они взглянули друг на друга.
— Раздать? Или погадай мне…
— Сядь от окошка подальше. Я не умею, забыла, какая карта к чему.
— Вдвоем что-нибудь поймем.
— Ты какой? — глянула она на его волосы. — Бубновый, — и положила короля на середину стола. Мишка снял плащ и подсунулся к ней. — Тридцать шесть картей, четырех мастей, — начала она шепотом, — скажите всю правду. Чо на сердце бубнового короля, чо у него в тайности… Переживаешь ты о своей сердечности… Неприятности будут. — Мишка глядел на ее руки, губы. — Надеешься на червенный разговор, на встречу с червенной дамой в чужом доме… Чо-то злишься страшно. Ты злой небось? Но тут замешана еще одна дама. Вот она. Вот возле короля лежит. Дела не будет, король хоть и рядом лежит, близко к сердцу, а повернулся в другую сторону, видишь куда? Так, чо ж еще? Как бы не соврать, гадать-то не умею, а врать не могу. Для короля… Не пойму… Для дома… Для дома свидание и еще чо-то, чо-то такое, в общем, хватит и этого, — засмеялась она и посмотрела теперь уже близкими глазами, дрогнула губами. — Для сердца… Переживаешь, а чо переживаешь? Чо ты переживаешь?
— Разве видно по мне?
— Картам все видно.
— А тебе?
— Мне, чо ль? — растерялась она. — Мне больше всех видно.
Мишка любил ее в эту минуту нетерпеливо и грустно. Она гадала, шевелила пальцами карты и плохо соображала, потому что свои мысли перебивали то, что выпадало на картах. Мишка слушал, и тоже плохо запоминал, и горячел, особенно в тех случаях, если карты намекали на что-то о них, о нем и о ней, и оба уже не могли вести себя просто, вынуждали себя к пустым словам, душа же просила иного.
— Теперь на себя, — сказал Мишка.
Себе она гадала без интереса. Скинула бубновую девятку и усмехнулась, закрыла губы рукой.
— Нагадала!
— Ну, ну…
— Крупный разговор через бубновую постель… — выскочило у нее, и она как бы извинилась с опозданием. — Девятка бубновая — постель. Дальше чо-то выпадает неинтересное, неизвестно, чо к чему. Хм… У порога бубновый король.
«Я», — подумал Мишка.
— Со своим разговором. Но разговор такой… не… через этот разговор предстоит удар червенной даме. Ну, а эта дама, я, значит, — призналась она, — надеется на какую-то полюбовь, — она придвинулась и коснулась его плечом. — Но это принесет ей только обман и страшные хлопоты.
Для дамы, для дома, для сердца, что было, что будет, чем сердце успокоится…
Для сердца… А для сердца мне ой как хорошо, подумай-ка, хм, предстоит неожиданный интерес от благородного короля.
«От меня, значит», — сказал себе Мишка.
— Хорошо выпало для сердца. У, да со своими наде-е-ждами, со своими жела-ниями, со своей любо-овью…
Мишка осторожно протянул руку, привлек ее к себе, поцеловал. Задыхаясь, они сразу разнялись, она вздохнула и стала печальна. Молчала. Он еще раз поцеловал ее и целовал долго, но неумело, и тогда она обняла его и поцеловала сама — ненасытно и благодарно. Комната светлела, на дворе пошел снег. Зима!
— Зима, — сказал Мишка.
— Смотри-ко, правда зима.
— Сядь поближе.
— Я возле тебя:
— Сядь вот так… Варь… Чьи это дети?
— Мои.
— Ты такая молодая.
— Молодая, да ранняя. Двадцать три года, мало? Тебе сколько?
— Девятнадцать. На днях девятнадцать.
— Ого! Ба-атюшки! — шепотом воскликнула она и отодвинулась. — На четыре года, ого! Совсем мальчик, ой-е-ей! С ума сойти.
Они разбудили ребенка.
— Ма-ам! — заплакал мальчик.
— Чо, чо, сыночка? — соскочила Варя. — Холодно? На двор?