Он вернулся в полутемную каюту через два часа. Его гость, лежавший на спине под простыней, открыл глаза и попытался улыбнуться своему спасителю.
– Нет, – решительно сказал господин Чандар. – Никогда не благодарите меня за то, что я сделал. Я не хочу, чтобы мы оба жили в вечной зависимости друг от друга. Это кратчайший путь к взаимной ненависти. Я должен предупредить вас, что у меня есть дочь, которую я очень люблю. Если вам уготовано судьбой стать возлюбленным Сандхьи, пожалуйста, ни на минуту не забывайте, что одного фальшивого звука достаточно для того, чтобы нарушить навсегда гармонию божественной мелодии.
– Пошли, я покажу тебе садху. Он такой забавный и вовсе не страшный. Тина не велит мне ходить туда, где живет садху. Тина говорит, я еще девочка и мне нельзя видеть голое мужское тело. Но ведь садху не мужчина, а отшельник. Ты знаешь, Манматха, что садху не мужчина?..
Сандхья щебетала, увлекая Яна вдоль живой изгороди из такомы к тому месту, где кем-то был проделан лаз. Ян едва поспевал за девочкой.
Садху – бородатый длинноволосый тощий мужчина с большим от сырых овощей, которыми он только и питался, животом – жил в шалаше возле манговой рощи. Почти все свое время он проводил в молитвах каменному изваянию Шивы. Садху сидел в молитвенной позе – ноги согнуты в коленях, пятки прижаты к ягодицам – и смотрел на посеревшее от ветров и дождей лицо божества.
– Как ты думаешь, он притворяется или на самом деле верит в то, что Шива избрал его своим посредником? – громким шепотом спросила Сандхья, заглядывая Яну в глаза. – Манматха, ты очень мудрый, ты знаешь правду. Я думаю, ему так легче жить. Тина говорит, все садху просто лодыри. Но Тина не верит ни в каких богов. А ты, Манматха, веришь в кого-то?
Она задавала ему вопрос за вопросом, на которые он не всегда мог ответить. Девочка была развита не по годам. Впрочем, кто может знать, каким должен быть ум одиннадцатилетнего подростка?..
– Отвечаю на твой первый вопрос, – сказал Ян, во всем любивший порядок. – Мне кажется, этот садху внушил себе, что Шива избрал его своим посредником в общении с простыми смертными. Самовнушение и есть вера. Что касается моей веры… Да, наверное, я верую, иначе вряд ли бы сумел выжить в том аду. Но верю я не в Христа, не в Аллаха и не в Шиву – мой Бог многолик и в то же время един во всех лицах. Неважно, как его зовут, – важно, чтобы вера в него не вынуждала человека отказываться от дорогого для него и самого сокровенного. Вот почему, наверное, мне так близка ваша религия.
– Мы язычники, – сказала Сандхья. – Мы любим этот мир умом, душой, плотью и всем, чем его можно любить. Садху сам избрал путь отшельничества и умерщвления плоти, его никто не заставлял это делать. Я же точно знаю, что высший смысл жизни познается лишь через любовь мужчины и женщины. Манматха, ты тоже так думаешь? Ян кивнул. Ему стало грустно.
– Не грусти. – Девочка взяла его руку и прижала к своей груди. – У меня сильно бьется сердце, когда я с тобой. Слышишь? Но мне еще рано тебя любить. Я все время приказываю себе не любить тебя, но у меня ничего не получается. С тех пор, как ты появился в нашем доме, я думаю только о тебе. Но это произошло не потому, что пришла пора мне влюбиться. Я хотела бы пожить еще какое-то время беззаботно.
Ян с удивлением и восхищением смотрел на эту девушку-полуребенка с уже развитыми формами, смуглой бархатистой кожей и роскошными темно-каштановыми волосами. Чем-то неуловимо она напоминала ему Машу, хотя Маше было семнадцать, когда они встретились. Впрочем, здесь, в Индии, девушки созревают гораздо раньше.
– Ты думаешь о чем-то таком, что связано со мной, правда? Скажи мне, Манматха, а ты бы смог меня полюбить? Ну, не сейчас, а через год или два? Скажи мне честно – я не обижусь. Я знаю, чаще всего случается так, что искру роняет один, но пожар охватывает обоих. Манматха, ты хочешь, чтобы нас с тобой охватило этим пожаром?
– Я боюсь любви. Я не сумею сделать тебя счастливой. Мне никогда не везло в любви…
– Какой ты наивный, Манматха. – Сандхья уже прыгала на одной ножке вокруг муравьиной кучи. – Тебе и не должно было везти в любви. Если бы тебе повезло, нам сейчас не было бы так хорошо вместе, а я бы вообще ни в кого не влюбилась. Потому что я считаю, энергию любви нельзя тратить на тех, кто ее недостоин, и если не встретишь достойного, ее нужно направлять на другое занятие – наукой, например. Год назад я хотела стать танцовщицей, но очень скоро поняла, что это занятие не для меня. Танцовщицы зависят от своего тела, понимаешь? Они выражают свою суть с его помощью. Тело становится для них важнее всего, даже разума. Я не хочу, чтобы так было, хоть и очень люблю свое тело.
Она начала танцевать. Руки ее заговорили в плавном движении. Ян глядел на нее как завороженный – Сандхья была одной из причин, возможно, основной, его любви к этой стране.
– Нравится мой танец?
– Да. И ты мне нравишься. Мне кажется порой, что я только сейчас начинаю жить.
– Расскажи мне о той девушке, которую ты любишь, – попросила Сандхья, когда они уже подходили к дому. В воздухе был разлит щемящий аромат жасмина.
– Я рассказывал тебе о ней.
– Так мало… – Сандхья вздохнула. – Ну, пожалуйста, расскажи еще что-нибудь. Тебе ведь хочется рассказать мне о ней, потому что ты знаешь, я никогда не пожелаю этой девушке зла. Раз ты любишь ее, она для меня все равно что Рати.[63] Пошли в беседку. Я велю Мантхаре принести холодного кокосового молока и орешков. Ты будешь возлежать на диване, а я сяду в твоих ногах и превращусь в статую Ситы, восседающей у ног своего возлюбленного Рамы. Ты же знаешь, как я люблю тебя слушать.
В беседке было почти темно и пахло благовониями. Алтарь бога Камы утопал в красных цветах – Сандхья носила их сюда охапками.
– Здесь Манматха уже воплотился в Каму, – пояснила Сандхья Яну в первый же день их знакомства. – Шива превратил Манматху в кучку пепла за то, что тот осмелился оторвать его от медитаций и заставил воспылать любовью к женщине. Рати, жена Манматхи, собрала пепел и завязала в конец своего сари. Она уговорила Шиву воскресить мужа, и он снова превратился в красавца-юношу, но только для своей жены. Для всех остальных он отныне стал бестелесным.
Сандхья подошла к алтарю и, взяв в руки бронзовую статуэтку Камы, прижала на мгновение к сердцу. Она что-то прошептала на одном из местных языков – помимо английского и французского, Сандхья знала несколько языков своей многоязычной родины.
– Нет, это все игра, – вдруг сказал она, возвращая статуэтку на подставку среди цветов. – Для нас боги как куклы. Играем с ними мы, а не они с нами. И все равно больше всех на свете я люблю Манматху, который в своем следующем воплощении становится Камой. Моим богом Камой.
Она уселась в ногах Яна на маленькой парчовой подушечке, подоткнув под себя расшитое шелком и драгоценными камнями сари. Ян почувствовал, что ему и на самом деле хочется рассказать этой девушке о том, о чем он еще никому не рассказывал.
– Если бы я не считал ее моей сестрой, я бы не раздумывая увел ее от мужа, – начал он. – Увы, я и сейчас не верю в то, что она мне не сестра, – люди из КГБ могли сказать так намеренно, попросту обмануть. Я хочу и не хочу одновременно, чтобы она была мне сестрой. Любовь брата и сестры – это что-то ровное, спокойное, неизменное, в то же время, конечно, теплое и нежное… Я испытывал к ней еще и другие чувства. Дело даже не в зове плоти…
Он замолчал, вспомнив, что перед ним девочка-подросток.
– Почему ты говоришь в прошедшем времени? – удивленно спросила Сандхья. – Ведь любовь – это настоящее и будущее тоже.
– Но если она мне сестра, я не имею права любить ее так, как хочу. Это грех, преступление. Это карается всеми законами.
– Ты хочешь сказать, европейскими законами, христианской религией? Интересно, почему, как ты думаешь? От того, что брат и сестра будут любить друг друга еще и как любовники, окружающим не будет никакого зла.