— Какое?
— Есть из нее нельзя.
— Салат нельзя?
— И салат в том числе. На нее можно смотреть. А вот салат, тем более со сметаной, в ней делать нельзя.
— А внутри вы изменились?
— Совершенно точно: изменение внешности меняет и характер. Я, например, стал менее рисковым. А вообще внутреннее состояние человека, изменившего внешность, — это действительно занимательно… Штука любопытная.
— Да?
— Понимаете, э-э…
— Аня, — подсказала Светлова.
— Очень приятно. Так вот… Аня. Раньше, когда я входил в комнату, люди делали инстинктивное движение, словно отшатывались. Я думал, что это мне неприятно. А теперь мне этого жаль. Потому что… Словом, я понимаю теперь: я производил впечатление… Меня невозможно было не заметить!
— Да? А каким вы были? Вы… — Аня замялась, — были очень… некрасивым?
— Какая деликатная девушка… — Человек рассмеялся. — Признаюсь как на духу… Удовлетворю девичье любопытство: я был… ужасающе страшным! Нет-нет, все-таки не совсем Квазимодо… И вообще, это не было уродством в полном смысле слова: никаких шрамов, ничего кривого-косого, асимметричного и тому подобного… Но была некоторая агрессивность облика: черные густые брови плюс несколько крючковатый нос. В общем, нечто, что у обывателя ассоциируется с опасностью и злодейством. Этакий боцман Сильвер, который отворяет дверь в портовую таверну, и посетители невольно, неожиданно даже для самих себя, вздрагивают и затихают.
— Ну и как теперь?
— Я жалею. Скорее потерял, чем приобрел. Во-первых, для ведущего криминальной рубрики — а я веду на одесском телевидении именно такую рубрику — это… — он сделал плавный жест, очерчивая свою физиономию, — это благообразие ни к чему… Облик злодея из таверны был более уместен. И вообще… я явно изменился. Возможно, дело именно в том, что, когда я вхожу комнату, никто теперь, ну совершенно никто не отшатывается. Больше того: иногда и головы не поворачивают в мою сторону.
— Это обидно?
— Возможно…
— Но так… спокойней?
— Да, да, конечно… Но вы правы: пожалуй, обидно. Я стал как все.
— Вы могли бы, если бы захотели, вести себя так, как раньше? Побыть немного прежним?
— Пожалуй, нет…
— А зачем вообще делают эти операции?
— По-разному… В криминальном мире это вообще дело обычное. Некоторые товарищи, например, жен своих, любовниц заставляют делать пластические операции… Знаете, понравится какая-нибудь красавица на картинке — и «хочу, чтобы ты такой же стала!». Кроят, подгоняют женщину, как одежду, под свой вкус или блажь… На скольких таких несчастных дам я в клинике насмотрелся! Плачут, боятся, не хотят на операцию идти…
— Но идут?
— Да от такого мужа и возлюбленного куда денешься?! На дне моря сыщет…
Вот!
Аня спускалась по эскалатору на «Шаболовской».
Джуля связалась с бандитом… Теперь она его собственность! Операцию заставил сделать…
Именно так, как сказал этот журналист: а куда денешься?!
А возможно, Джульетта теперь и сама рада забыть свою прежнюю жизнь. Что у нее там было: тиранка-мать и профессия проститутки…
И всякое напоминание об этой прежней жизни в виде школьной подруги, приготовившейся к расспросам, Джульетте ни к чему.
И играть, актерствовать Джуле не надо. Как объяснил этот журналист: человек, изменивший внешность, действительно становится другим.
Но хочет того Джульетта или нет, а Светлова с ней поговорить обязана. В конце-то концов: мучить так несчастную Елену Давыдовну…
Может, кстати говоря, это Джулькино исчезновение — вообще месть Елене Давыдовне?! Но даже нелюбовь к отравившим жизнь родителям все-таки должна иметь какие-то цивилизованные пределы.
А сама Аня сколько пережила, пока Джульетту искала!
Аня подстерегла ее у «Молотка».
Красавица — эта бывшая Джульетта, — как и уверял официант, была действительно завсегдатаем этого ресторана.
— Джуля!
Женщина вздрогнула.
— Джулька… — начала Анна свой заготовленный заранее проникновенный монолог.
— Вы, кажется, меня за кого-то принимаете?
— Джулька, я могу тебе чем-то помочь?
— Мне помочь? — Женщина рассмеялась.
Она окинула надменным взором Анины джинсы и дутую курку:
— Вы бы себе, милая, помогли. Не помешает.
— Джульетта!
— Вы точно меня ни с кем не перепутали?!
— Джуля…