А она, эта Алена… Лишиться такой красоты… Да что там… Лишиться разом триединого идола всего человечества: красоты, любви и богатства. Разом!
Было все, и стало ничего…
Так все поэтично у них началось и так трагически закончилось.
От стены дома у самого ее подъезда отделился темный силуэт. Аня напряглась. Она была, в общем, не пуглива на улице, даже на темной, поскольку знала вещи, которые могли отключить даже самого агрессивного и неслабого мужчину.
Но обороняться не пришлось.
Перед ней стоял Лагранж… Промокший от снега, тающего у него на ресницах и непокрытой голове. Наверное, это был последний перед наступлением весны снег… Очень сильный, крупный — и, в общем, уже неожиданный снег.
В руках у Лагранжа были розы.
Вот почему он был таким нелюдимым во время их путешествия…
Боролся с внезапно нахлынувшим чувством, так сказать?
И думал Сергей тогда в машине, значит, не о Джульетте.
Это, конечно, было совсем ужасно, но сердце у Ани радостно забилось: неужели он тоже?!
Ну да… Что она, совсем дурочка и не понимает очевидных вещей? Если два взрослых человека бросают все дела и едут куда-то к черту на кулички… Ну, ладно, пусть это называется «по Золотому кольцу», а не «к черту на кулички»… Едут вдвоем. Глупо объяснять это любовью к детективным расследованиям или общей печальной памятью… Не стоит морочить самих себя. Они просто влюблены. Скорее да, чем нет.
Однако что она, право, со своим радостно забившимся сердцем… Совсем с ума сошла? Она же просто обязана наконец рассказать ему все.
Она должна сейчас же рассказать ему о Джуле, о ее страшной смерти, о ее жизненном конце, похожем на сцену из фильма ужасов… Об этой жуткой смерти!
Аня молча приняла цветы. И без слов, в молчании, они походили немного возле Аниного дома, побродили по улице. То ли свидание, то ли поминки…
Розы сразу припорошило снегом.
— Знаете, — робко начала Светлова, — там… Там все было совершенно ужасно…
Он молчал.
— Я даже не знаю, как об этом говорить! Вряд ли это можно забыть когда-нибудь… Однажды увидев такое…
Кроме «ужасов», Аня хотела рассказать ему еще и о том, как, оказывается, соединяются чердаки замоскворецких домов на Джулиной улице… Потолковать о том, что это, собственно, может означать в «нашем случае»… И про ее посмертный — или все-таки предсмертный? — странный, наводящий на некоторые мысли макияж.
— Понимаете, она лежит там, на чердаке… В таком длинном платье… — Аня дотронулась до своего заснеженного, совершенно белого от снежных хлопьев плаща, пытаясь изобразить Джулино савану подобное платье…
— Не могли бы вы всего этого мне не говорить?! — вдруг почти жалобно попросил он.
Да, действительно, она все-таки редкостная идиотка: рассказывать ему все это!
Жизнь продолжается… Он знать ничего не хочет о Джулиной смерти. У него слабые нервы и нежная душа. Не все люди одинаковы. Не все такие стальные, и бетонные, и огнеупорные, как она, Аня Светлова…
Он пришел к ней с розами и стоял, продрогший, долготерпеливо — трудно даже сказать, сколько времени! — в ожидании. Он — красивый, заметный, редкостный человек, и он влюблен.
И вот оно — эгоистическое свинство, заурядное, естественное, человеческое…
Она этому рада!
— Не косметика это и не дамский макияж. А настоящий театральный грим, — объяснила Ане ее знакомая Мила Смирнова (она же Люда Рыбина), гримерша с телевидения, внимательно разглядев соскобленную с бедной Джульеттиной мумии краску.
— Точно?
— Точно.
— Почему ты так думаешь? Потому что он яркий? Ну так ведь ей надо было привлекать к себе мужчин… Знаешь, так даже говорят: размалеванная, как проститу…
— Дорогая моя, она, конечно, проститутка, но все-таки не клоун… Это грим. Театральный грим. Для того чтобы, загримировавшись таким образом, в таком «макияже» выходить на улицу — надо быть не просто проституткой, надо быть сумасшедшей проституткой. Она что, была сумасшедшей?
— Нет, — Аня неуверенно пожала плечами. — Впрочем, я уже не знаю.
Он с некоторым изумлением обнаружил, что Светловолосая не укладывается ни в один традиционный сюжет.
Может быть, если только — «Кольцо Нибелунгов»? Золотая дочь Рейна…
Нет… Для роли плачущей русалки, легкомысленной и не просчитывающей последствий своей откровенности (если бы девушки-русалки не болтали слишком много, золото Рейна лежало бы на его дне!), Светловолосая не подходит…
Но Вагнер — да! Ибо есть в ней, в Светловолосой, что-то от канонов красоты и поведения дочерей Фрейи и женщин Валгаллы! Твердость и золотоволосая безупречная красота… Этакая Брунгильда, которая в состоянии «брачное дело решить мечом». И не только брачное, любое другое дело… Мечом!