Возможно, он не так уж и преувеличивает. Если в один отнюдь не прекрасный день тот, кто подарил Ане эти розы, проявит решительность… Старикову останется только паковать чемодан.
Посвистывая, Петр вошел в гостиную. Остановился рядом с женой:
— Ты увлеклась собиранием гербария?
Петя щелкнул по засохшему розовому бутону, и лепестки, с легким, как папиросная бумага, шуршанием осыпались на стол.
— По-моему, этим цветам давно пора в помойное ведро. Если не возражаешь, я займусь уборкой.
И он протянул руку к розам.
— Нет! — Анна покраснела и обняла розовый букет, защищая его.
— Вот это реакция… — Петя принужденно рассмеялся.
— Реакция как реакция!
Аня нахмурилась.
— Не стоит так переживать… Я куплю тебе другие. Новые, свежие, дорогие, красивые… Какие ты хочешь? Оранжевые, красные, белые… может быть, голубые в крапинку? Или…
Петя хотел сказать: «Такие, как я подарил тебе тогда в кафе «У рыжего». Ты помнишь те розы? Я подарю тебе точно такие же снова». Но Стариков не сказал этих слов. «Нет смысла давить на сентиментальность, если…»
— Я не хочу другие, — Анна опустила глаза.
«Да, нет смысла давить на сентиментальность, если человек не способен устоять перед красивыми цветами. Очевидно, не так уж и важно, кто дарит… Главное, чтобы розы. Он — с теми розами! — первым догадался… А теперь вот появился другой — и тоже догадливый, с розами! Такова жизнь».
— Как хороши, как свежи были розы… — пробормотал Стариков и вышел из комнаты.
Анна смотрела на свою ладонь…
От розового шипа на пальце заалела капелька крови.
Ему очевидно было, что эта девушка что-то почувствовала… Ведь слепые обладают удивительным внутренним зрением!
— Кровь? — спросила она его тогда.
— Да, — ответил он. — Чинил крышу. Потом… Менял стекло на веранде и порезался.
— У тебя совершенно другой голос, когда ты говоришь неправду, — грустно улыбнулась девушка.
— Ну, хорошо, допустим… Ты что, разлюбишь меня, если я солгал?
— Я?..
Девушка растерянно замолчала.
Она никогда не говорила ему, что любит! Разве слепая девушка имеет право навязывать свое чувство?! Более того, она была уверена, что успешно это чувство скрывает.
И то, что он, оказывается, знал, оказалось для нее почти шоком. Впрочем, почти приятным.
К тому же он так неожиданно и просто озвучил ее «страшную тайну». Тайну, которую она сокровенно скрывала от всех, и в первую очередь от него, годами… И была уверена, что унесет ее с собой, что называется, в могилу.
Девушка сидела, ошеломленная этой неожиданностью.
— Разлюбишь? — настойчиво повторил он свой вопрос, не собираясь щадить ее любовь к секретам.
— Нет, — тихо ответила она.
— Ну вот видишь…
Он взял ее руку и поднес к губам. Рука задрожала.
«То, что она знает про кровь, это опасно… — думал он, удерживая ее ладонь в своей. — Она привыкла все рассказывать родителям. Абсолютно все. Даже самые мелкие происшествия из своей жизни. У них самое тесное, доверительное общение без малейших тайн… Такова ее жизнь — ей ведь попросту не с кем больше разговаривать. И она, конечно же, расскажет им про кровь и что я солгал… Те непременно встревожатся. Во всяком случае, не пропустят мимо ушей… Ведь весь поселок и так взбудоражен, все никак не успокоится из-за цыганки… Слишком все здесь близко… территориально. И это опасно. Очень».
К тому же… Он верил сейчас: история про режиссера, который на похоронах жены расставлял в нужном ему порядке родственников и знакомых, выстраивая мизансцену, была правдой…
О да, у нас, людей искусства, все на продажу — на святую продажу!
Неделю он обдумывал тогда эту постановку… Идея давалась ему нелегко… И наконец он пришел к ней вновь…
Он смотрел на незрячее лицо девушки, сидевшей в качалке под яблоней, подставившей его закатному солнцу…
О небо! Как покой ее прекрасен!
И бес, азартный и циничный бес искусства, которое созвучно слову — искус, искушение! — толкал его в ребро… «Давай! Такого не было еще ни у кого!»
Он стал мысленно прокручивать в голове знакомую назубок «Иоланту»: