И снова улыбка её гадская, когда я смерть из её рук глотал, и осознание, что никогда эта сука не полюбит меня. Что бы я ни делал ради неё, что бы ни швырял к её ногам, она будет жаждать моей смерти. Даже если бы всех людей своих убил сейчас и спас её, она бы не оценила, а вонзила бы мне кинжал в спину и провернула три раза.
Когда отряд вошел в деревню, в девчонку полетели комья грязи и снега. Она прикрывала лицо руками и прятала голову, а я дергал за веревку, чтоб шла быстрее, и мне казалось, грязь в меня летит ошмётками. Я виноват! Я приблизил к себе. Я впустил в свою постель, и все они, мои люди, знали об этом. Не знали они только того, скольких я убил в попытке спасти её от их гнева. Я смотрел в глаза Савелию и понимал, что он догадывается, кто это сделал. Но он будет молчать, преданный мне пёс. Будет молчать, пока я не потерял последние остатки чести из-за нее, а потом и он заговорит… и как я поступлю тогда? Ответ был до боли очевиден – Савелий умрёт.
– Убийца! Грязная тварь! Детоубийца! Сукааа! Смерть шеане! Разорвать на части! – они кричали по русски, чтобы она понимала.
***
Мои люди обступили её плотным кольцом, не давая цыганам вершить самосуд, потому что я сказал, что сниму кожу живьем с каждого, кто позволит хоть волоску упасть с ее головы.
Теперь девчонка была закрыта в клетке в подвале и ожидает вынесения приговора, а я с ума схожу здесь, и мне хочется сжечь дотла Огнево, но не дать им казнить ее. И за это я себя ненавижу так люто, что готов перерезать свою глотку. Дверь скрипнула, и я с трудом поднял голову, разглядывая Савелия, который пнул носком сапога обломки картин. Он опустился на пол возле меня и сжал мне плечо сильными пальцами.
– Значит, это и есть её судьба и твоя, – тихо сказал он, а я, стиснув челюсти, думал о том, что если бы убил его там в лесу, то эта судьба была бы иной, и в тот же момент мне хотелось вложить в его руку кинжал и попросить его вырезать мне сердце за эти мысли. Резко встал с пола и подошел к окну, вглядываясь в толпу, собравшуюся под домом, повернулся к помощнику и хрипло сказал:
– Найди козла отпущения, Савва. Найди того, кто подойдет на роль убийцы мальчишки, и отдай на самосуд.
Отвернулся от него и снова глотнул из фляги, закатывая глаза от растекающегося по венам мгновенного жара, чтоб уже через секунду открыть их и стиснуть челюсти до хруста.
– Им будет этого мало, – он, Черт его разорви, прав!
– Расстреляю одного их человека и девку подружку.
– Мало! Мало, Ману, этого мало!
Я в дикой ярости смел все со стола на пол, зарычал от бессилия.
– Достаточно! Я барон, и мне решать!
– Уже не тебе. Поздно, Ману. Ты не досмотрел. Ты позволил ей сбежать и убить пацанёнка. Теперь ты слаб в их глазах. У тебя нет выбора. Смирись.
Я резко повернулся к Савве и достал нож. Сделал шаг к нему и приставил остриём к горлу, глядя, как задрожал его подбородок и расширились глаза.
– Она меня отравила. Яд подсыпала. В глаза мне смотрела, пока я пил. А я убить её не могу! И не дам вам этого сделать!
Медленно с шумом выдохнул и снова отхлебнул виски, продолжая держать нож у горла Савелия.
– Мальчишку не она убила, но кто-то пустил слух…кинжал нашли в теле Лебединского, но это точно не она. Ее следов рядом с телом не было.
– Но этого не докажешь. Ты бессилен.
– Я никогда не был бессильным, Савва. Следи за своим языком.
Тот промолчал, стиснув челюсти и не смея шелохнуться. Я отвернулся и несколько секунд смотрел на огонь в камине, а потом отшвырнул нож и сжал руки в кулаки, а сам не узнал своего голоса:
– Подружку казнить с особой жестокостью. Жену сам накажу, выпорю. Выживет – останется рядом. Не выживет… отправим ее тело Лебединскому в подарок!
Осушил до дна флягу и с яростью швырнул в огонь.
– Убьешь ее сам? – глаза Савелия блеснули триумфом, а я был готов выдрать их ногтями на живую, чтоб умел скрывать свою радость. Он с облегчением выдохнул.
– Изобью, чтоб все знали и видели, но это шанс, – я повернулся к нему, чувствуя, как раздирает грудную клетку от желания заорать, – шанс, что выживет. Понимаешь?
Он всё понимал, а я его за это ненавидел так же сильно, как и себя. Мы не прощаем тех, кто видит нас слабым и помнит наши самые уязвимые места. Не прощаем тех, кто видит нас на коленях, а я стоял на коленях…Перед ней. Валялся у её ног, вынося ей приговор. Это не она моя рабыня, а я её раб, и он, Савелий, он это знает. Знает, чего мне стоило принять это решение и чего мне будет стоить калечить ее тело.
– В убийстве мальчишки обвините её придурка охранника. Перед расстрелом отрежьте ему язык, чтоб не крикнул лишнего. Скажешь, бежал из-под стражи. Отдашь его на растерзание толпе – пусть делают с ним, что хотят. Им смерть нужна сегодня. Жизнь за жизнь. Они должны верить, что не она это сделала. Не то, если выживет, они ее сами линчуют.