Иль, на худой конец, обломок обглоданный.
Также считает и госпожа Жозеб.
Сидящий мелкий зверек (всякая женщина, даже большая, если раздета, кажется мелким зверьком) с мордашкой растянутой из-за зажмуренных грузных век, как пару самых тяжелых дамасских слив, приподнимает пучки свои иссиня-черные и изрекает резко и сухо:
— Ах, Боже ты мой!
Ее.
Она и не думает об Эмманюэле.
Его бы она назвала Эмманюэлем или именем птицы какой.
Она говорит о Боге своем.
О личном Боге ее.
О Боге каждой госпожи Жозеб.
Как все они говорят:
— Мой песик, моя белошвейка.
И
— Мой муж.
Все же «Мой муж» из их уст изрекается с большим почтением.
Поскольку содержит — оплачивает их содержанье — и песика, и белошвейку.
Они «придают ему больше значения», подобно тому, как проказник «усложняет» хвост собачонки, кастрюлю к нему привязав.
Такой Бог не очень-то интересен.
— Что скажет служанка?
Еще одна особь, того же подвида, которую она прибавляет.
— Какая нелепость — так тратить время мое!
Эмманюэль Бог не удосуживается сообщить ей, что потрачено вовсе не время, ее личное или чье-то еще, а несколько кубометров вечности.
— Сколько времени?
Затем, вдруг, с самой свирепой злобой на свете:
— Вы только что меня усыпили!
Эмманюэль задумывается, достойна ли она услышать его рассказ или нет; должен ли он придумать зерцало, которое показало бы ей Другую, — Мириам! — или же все отрицать.
Он решается на ложь самую верную, когда дело имеют с низшим иль Относительным.
Он раскрывает пред ней Абсолют.
— С вами случился — как, не понятно, — нервный припадок.
Вы хотели ударить меня ножом — вот лезвия след, — четко виден на простыне маленький треугольник.
Мне привычно своих мертвецов вынимать, дословно, из копий писем…[70]
А раз я умею негодных детей усмирять, то и вам я сказал «баю-бай»!
— Это сделали вы?! Вы сошли с ума!
Ах, я тебя обожаю. Снова меня усыпи. Скажи «баю-бай»!
Но нет! Это все небылицы. Женщин усыпляют лишь в романах и иногда в больницах.
Доказательство!..
Чем занимались мы в тот момент, когда… эта история про удар ножом, верно, тебе пригрезилась.
— Моя дорогая, мы занимались…
— Вот видишь! Ты… все такой же и… Вы хотите уверить меня, что я проспала целых два часа?!
Она уцепилась за свое «доказательство» и уже не отпустит его, пока будет в силах хоть что-то доказывать.
Она обрела мужчину.
И это намного приятнее, чем обрести какого-то Бога.
Эмманюэль решает не отвечать.
Он забирает обратно ребро у Адама, у того, который нотариус.
ET VERBUM CARO FACTUM EST
— Et habitavit[71]?
— Вот именно.
XII
Право на ложь
Вульва Варии — ограниченность маски.
Глаза Господина Бога — брелочек к его костюму, даже когда он раздет: это его врата плоти, ведущие к Истине.
А Истина — лишь одна.
Зато мириады, точнее, неопределенное множество чисел — чисел, которые не Единица, — обозначают все то, что этой Истиной не является.
Количество лжи настоящей или возможной записывается так:
∞ — 1 = ∞
И никто этой Истиной обладать не может, ибо ею владеет Бог.
Бог Эмманюэль или же тот, Другой.
Они нарушают гармонию прекрасной вселенской Лжи, не разрушая.
Они — вульва Лжи, которая женского рода.
Вульва — вдовствующая ячейка, пока свою Истину они хранят у себя.
А поскольку в природе нет пустоты, то что-нибудь, — что по определению Истиной не является, — ячейку Истины всегда наполняет и даже переполняет.
«Место Истины» — вот название для описания жизни этой галантной Дамы.
Для всех Единиц Лжи возлюбленный носит всегда свое настоящее имя.
Но они знать не знают, что он — вовсе не та, что есть.
Только Бог (Эмманюэль и тот, Другой), знающий, где Истина, может вечно и изощренно лгать.
Они лгут наверняка, зная, что она хранится у них.
Господин Бог стал бы блудницей, если бы выдал ее — если бы выдал себя.
А когда он выдает что-то другое, то у людей есть некоторый шанс поверить, что он изрекает Истину, ибо куда вероятнее, что он скажет близкое к тому, что они полагают Истиной, чем явно противоположное его истинной Истине, которую сам же хранит.
А раз так, для него, — убежденного в том, что можно, дабы понятым быть, лишь убежденно лгать, — любая ложь безразлична.
70
Игра слов на омонимии: