– Ты как будто любуешься, – удивился Жафар.
Ами задумалась:
– У нас каждый второй пацан назван в честь этих братьев! Чтобы ветра и морозы за своих приняли, не повредили бы. Когда в войнушку играют: делятся на бураны и морозы, человеком никто не хочет быть! Сплетут из веток ивы и репейника чучела людей и давай их мутузить!
– А в честь кого девочек называют?
– Э... Не знаю, разве в честь Непокорная Зои... Она не слушалась никого, она первая за ним ушла.
– За кем?
– Да за ним, Бузинным Кряжем. Почему Синяя Буза, зимняя туча, приходит не в своё время? Это случается, когда к Бузинному Кряжу обращается кто-то обиженный. Кто-то действительно невинный, особенно ребёнок. Зовёт его не один раз, в сердцах, а трижды. «Нет мне среди живых защиты. Нет справедливости. Бузинный Кряж, приходи». Тогда он выпускает своих сыновей, без выбора, не глядя, на кого идут. Они мчатся, бушуют, смеются, кружат. А Бузинный Кряж тихо идёт, прямо, не спеша. Медленно идёт, но как они не бегут, не могут обогнать его. Бесшумно идёт, хмурится... Кто его позвал, улыбнётся лишь тому, – Ами замолчала, ушла куда-то мыслями, повторила, – подойдя вплотную к тому, кто его позвал, улыбается и протягивает корзину: возьми ягоду для твоего обидчика не на жизнь, а на смерть, на горе ему! А Непокорная Зои опять, и его не послушалась, не взяла. Сказала: «Не ищу мести, и жизни не хочу, мне опротивела жизнь. Я хочу с тобой уйти». Он горбатый, кряжистый... Он вообще-то некрасивый, с ледяным горбом, лицо сухое, страшный. Бури, морозы они красивые, как самые красивые парни. Они смеются, гневаются, у них светлые глаза, чёрные глаза, яркие глаза и сведённые брови, оскаленные зубы, громкий смех. У него – тонкие губы и такая... холодная улыбка. Бузинный Кряж ничего не ответил, но Зои пошла за ним в холод, на ледники, вскоре не смогла идти... Тогда он закинул её на спину и унёс. На ледяном горбу. С тех пор Бузинник предлагает ягоду для себя выбрать, на жизнь или на смерть. Хочешь, умри. А не хочешь, прости и живи дальше... Остальную корзину на весь мир вытряхивает! Всех наказывает, без выбора милует, потому что все люди, все одинаковые! Знал, не знал, делал, не делал, тем и тем виноват! Ты мне не веришь? Жафар, послушай, у нас был год, прямо посреди летней жары, буря, по щиколотку града! Прошло, кончилось. Опомнились, все ли живы? Вроде, да. Обрадовались. Рано! Кто плачет, что случилось? А на отшибе девочка жила в доме, мать её видели раз в год, а девочку почти никогда, такой строгий у них дядя, бирюк, всё сам, людей не подпускал. И вот уже град растаял, только в сторону ледника – полоска его лежит, и на ней та девочка, как будто спит, но нет. Лежит лицом к горам и улыбается как будто сквозь сон, как будто. А бирюк тот ушёл ночью за перевал и никогда уже не вернулся.
Ами рассказывала напевно:
– Обрушится туча, всё небо становится белым, град не крупней орешка, с рябиновую ягоду, с бузинную, да. Но не весь тает. Слёзы небесного бузинника не тают. Эти не орешком, а снаружи и внутри, целиком ядовитые. Они от горя помогают: либо умрёшь, либо успокоишься. Следом зато идёт тёплый воздух и много хороших дождей, богатый урожай, когда все получили, чего стоили, чего хотели.
«Такое вполне возможно, – подумал Жафар, – при извержении вулкана. При циркуляции воздуха над отдалёнными плато гейзеров. Ядовитые и плодородные выбросы, вполне».
– У нас не бывает Синей Бузы... – произнёс он вслух.
– Естественно! – воскликнула Фаду и осеклась.
– Почему?
– Потому... Потому что... Если честно, от ледников на восток – правды нет. Зла много и обиды много, но невинных нет. Зачем Бузинному Кряжу туда идти? Сюда, получается... В горах считают: чем ниже земля, ближе к проклятым яфаргам, к Духу Зла. Злобные мертвецы уходят к нему, а он их гонит: «Послужите мне. К живым возвращайтесь, пугайте их, замучайте их для меня». А от ледников наверх, к Благому Духу идут добрые мертвецы. Он зовёт их, не гонит: «Поднимайтесь ко мне, приходите ко мне навсегда». Ушедшие к нему мертвецы пугать живых не возвращаются. А утешать, охранять могут! Посоветовать... Там, куда они ушли, кисти бузинника цветут в безоблачном небе, безветренном, они перелетают с цветка на цветок...
Жафар поморщился:
– Ами, неужели ты веришь в это?
– Конечно. А ты нет?
– Но послушай, не странно ли... Жил какой-то, положим, старик... Последнее, что сделал, зарезал овцу. Ел мясо, подавился и умер... И вдруг, ни с того ни с сего, дух этого старика... Я вообще не верю в загробную жизнь, ну, допустим, она есть... Дух старика вдруг решил порхать с цветка на цветок, как бабочка, а не виться, как муха вокруг овечьих кишок!
Вместо ответа Ами тихим речитативом пропела ему погребальную горскую песню:
– ...над гробом – Бузинный Кряж... От гроба до неба – бузинный цвет... Нижние грозди тёмные пахнут ужасно, живых пугают, но мёртвых манят... Во тьме, словно йавари, на запах лети!.. Средние грозди светлые пахнут горечью, и живых печалят, и мёртвых... В горе, словно йавари, на свет лети!.. Запах верхних гроздьев неведом никому... Но едва вдохнёшь его, как низойдёт покой к тебе, а к нам...
– Зима...
Ами кивнула:
– Утешение. Не лёд, не из корзины Бузинного Кряжа, а когда снегопаду и полагается.
Развела руками:
– Что мёртвец делает там? Обретает крылышки, пьёт цветочный нектар? Я песню знаю, а на самом деле, я не знаю! И никто не знает. Понимаешь, Жафар, в этом смысл: только он мог бы ответить, это для него, не для нас.
«Как я сразу не понял? Горцы почитают ледяной бузинник за дерево мёртвых, за лестницу туда, где нет горя и зла».
Часть шестая.
1.
Однажды всё преобразилось. Встречи, зал, Жафар, хоть, в общем-то, ничего не произошло. Перевал года, когда оба солнца сходятся быстрей, дольше пребывая в зените, и должны бы светить вдвое ярче бывает отмечен пыльными бурями. Город стоял продрогший, сумрачное утро к полудню превращалось в мутную ночь. И холод с неба, пронизывающий холод. В предыдущие годы бури оказались слабыми, эта – как полог набросила.
Библиотечный зал обыкновенно наводил Ами на мысль о горной дороге, а их встречи – на привал путников. Луч шёл от входной двери через все столы, прямо по книге, в полумрак. Ами взглядом и мечтаниями уходила туда. Теперь дорога размылась, зал уменьшился в десять раз, стал полноценным укрытием.
На случай непогоды у Жафара был припасён светильник: куб из прозрачного стекла, наполняемый прозрачным же маслом. Тонкий фитиль выпивал его медленно, пламя горело без копоти, сквозняк его не тревожил. Мир обернулся вокруг этого светильника, как змея, как змей-повелитель стал контрастным от резких теней, чёрно-жёлтым. В наступившие дни больше говорили, чем читали. Холод и завывания бури пробирались в зал. Укутав тёплым бурнусом, Жафар пересказывал Ами те книги, что помнил наизусть, не удивительно, что в большинстве своём детские. Но за это учил счёту и арифметике, без письма, на слух. Он был непробиваемый и тёплый, как стены султанского дворца, до утра источающие накопленное за день солнце.
В один из дней непогожего сезона столица вдруг наполнилась огнями, воскурениями, спешкой посыльных и нарядно украшенных людей, направлявшихся в гости. Женщины окуривали дома, опрыскивали ароматной водой себя и детей. Мужчины курили трубки, что не принято среди шудов. И все дарили друг другу подарки! Ами успела подумать, что вот, ей – не судьба, как Жафар выступил в роли судьбы и положил на стол мешочек, обвязанный оранжевой лентой, обозначающей огонь, поверх серебристо серой, обозначающей дым. Так упаковывают благовония, а заодно и духи.
– Бахур, день воскурений. Сак-Баал отгоняет несчастья и злых духов. Это тебе.
Ами фыркнула:
– А вдруг я, фадучка, понюхаю и отгонюсь!
Не развязав, Ами наклонилась, вдохнула и зажмурилась от удовольствия:
– Как будто цветок распустился на ветке старого дерева...
– Не отогналась? Значит, ты – добрый дух и тебе нужно сделать подношение!