Затем она улеглась снова, но уснуть не могла из-за сильной головной боли. Было совершенно ясно, что тому причиной. Невольно думалось: и по заслугам! Чтобы хоть чем-то себя занять, Беатрис отнесла веник и совок вниз, поставила в жалкое подобие кладовой, где они обычно коротали время в компании пылесоса и гладильной доски, заварила чай и понесла его в спальню. За окнами брезжил слабый предутренний свет, и это означало, что начинается очередная пятница — день, в который только и случалось хорошего, что доставка литературного приложения к «Таймс».
В спальне прохаживалась Кэт, всем видом вопрошая: где, собственно говоря, ее законная добыча?
— Ты прекрасно знаешь, что в такие игры я не играю, — сурово произнесла Беатрис, водружая поднос с кружкой на тумбочку и укладываясь в кровать. — Путать жестокость с изысканным вкусом может только умственно отсталый, а тебя я к таковым не причисляю.
Кошка прыгнула на кровать, бесцеремонно прошлась по ногам Беатрис и ткнулась широколобой головой в руку, требуя ласки.
— Я не в настроении! — отрезала Беатрис. — Угомонись наконец, а то прогоню.
Одной ей известным способом Кэт ловко ввинтилась между одеялом и простыней, устроилась спиной к ногам хозяйки и тут же принялась громко умиротворенно мурлыкать.
— Ты отличная компаньонка, — одобрила Беатрис, принимаясь за чай. — Нет, правда, лучше и быть не может. Яркий, независимый характер, чувство юмора и масса других достоинств. — Она вздохнула: — Ах, Кэт! Пожалуй, самое время припомнить, что прежде и я могла сказать о себе что-то в этом духе.
Последние три месяца были словно красочный узор на серой канве жизни Беатрис. Она была не только счастлива, но и научилась не стыдиться своего счастья, позволила себе серьезно расположиться сердцем… увлечься… нет, полюбить дом и всех его обитателей, а более всего одного конкретного мужчину. Получила упоительную привычку тянуться к таким радостям жизни, как еда за общим столом, дружеская беседа, уход за садом. Главная прелесть состояла в том, что получить все это было проще простого — заглянув на виллу Ричмонд. И она заглядывала — о, она ходила туда, как на службу, появляясь у дверей с регулярностью почтальона или молочника, уверенная, что ее ждут, что ей всегда рады и будут рады впредь.
Увы, прошлый вечер разметал эту уверенность в прах. Слушая рассказ о злоключениях Кейт, Беатрис пыталась одурманить себя алкоголем, но не сумела, хотя и прикончила в одиночку бутылку хереса. То, что случилось, было сродни пощечине, которую мать дает дочери, не в меру развеселившейся, скажем, на поминках, и в этом была та же неизбежность, как и во всей цепи событий последних трех месяцев. Они сцеплялись друг с другом гладко, как кусочки мозаики, складываясь в тот самый красочный узор, и можно было смело утверждать, что начало ему было положено в ненастный вечер, когда Джеймс сшиб Беатрис с велосипеда бампером своей машины.
И вот теперь, столько прекрасных дней спустя, она сидела в постели с чашкой чаю в руках, смотрела на прикрепленную над изножьем кровати открытку, давным-давно привезенную из Флоренции (Данте с «Божественной комедией» в руках указывает на развернувшуюся перед ним панораму Вселенной), и думала: «Что ж, дорогая моя, пора тебе снова сесть на велосипед и ехать дальше — к более реальной цели».
Глава 17
На третий день своего пребывания в Мэнсфилд-Хаусе Кейт переселилась на второй этаж к еще одной женщине с детьми. У Сони была кофейного цвета кожа, безмятежный взгляд и две малолетние дочери, такие безмолвные, что было непонятно, умеют ли они говорить вообще. Кейт сразу почувствовала себя «четвертой лишней».
— Располагайся, — медленно произнесла Соня, указывая на свободную кровать у окна. — Нравится тебе здесь? Я имею в виду в приюте? Мне — очень! Это лучшее, что я в жизни видела. Понемногу учусь быть среди людей.
Оказалось, что кроткая на вид Соня убила своего мужа. Она сама же и сказала об этом Кейт, не прошло и часа.
— Лучше тебе сразу узнать, чтобы потом к этому не возвращаться. Убила я его за дело, но признаю, что во всем этом есть и моя вина: уйди я от него раньше, до такого бы не дошло. — Она обратила взгляд к своим тихим, как мышки, дочерям (их лица были лишены всякого выражения, в больших карих глазах ничего не отражалось). — Теперь я живу только ради того, чтобы донести до этих бедняжек, как важно в жизни быть хозяйкой ситуации. Слышите, мои милые? Не доверяйте никому, и никто не сможет вас обидеть. — Безмятежный взгляд вернулся к Кейт. — Хорошо, что его уже нет на свете. Что я могу просто жить, а не бороться с желанием вернуться к нему.