По ее тону он понял, что то, что она говорит, похоже на исповедь. Но, Боже Всевышний, он не может допустить, чтобы ее откровение повлияло на его мнение. Это ведь о ее жизни идет речь.
Он резко опустил руку, выместив свое раздражение на ее теле.
— Иллюзия контроля — всего лишь иллюзия. — Когда лицо у нее помрачнело, он сказал еще более резко. — Кому-то из нас придется уступить.
Она отвела взгляд.
— Думаю, мы оба будем разочарованы, потому что никто из нас не того сорта, чтобы сдаваться.
— Если ты не можешь доверить мне поиски твоей матери…
— Спроси меня, откуда у меня шрамы.
Горло у него сжалось. Не самый подходящий момент для этого.
— Минна. На кону теперь ты.
— Спроси.
Он процедил сквозь зубы:
— Это ничего не изменит.
— Нет, изменит. — Ее синие глаза обратились к нему, открыто бросая ему вызов. — Я спасла тебя в Гонконге. У тебя нет причин думать, будто я не понимаю возможные последствия, если помогу тебе теперь.
Он выдохнул.
— Ты сможешь выстрелить человеку между глаз с пятидесяти шагов?
— Нет. Но я могу четко мыслить, хотя испытываю страх. Я могу сидеть в комнате без окон и слушать, как мою мать часами пытают.
Возражение застряло у него в горле. Все становится еще хуже, понял он. Он видел шрамы у нее на спине. Он касался их. Они были неровные, нанесенные в порыве неудержимого гнева.
Она ждала. Ей хотелось увидеть его реакцию. Он тяжело вздохнул и, на ее счастье, перестал быть бесстрастным.
— Продолжай, — хрипло произнес он и взял ее за руку.
Ее голос едва слышался в стуке колес поезда.
— Я могу подождать и сохранить свое душевное равновесие, когда тьма как будто успокаивает меня. Я не люблю темноту. Сейчас мне нужен свет. Мне нужно было, чтобы прошлой ночью ты лежал рядом со мной.
И он это сделал, как он помнит. Это было слабое утешение, но по крайней мере он исполнил ее желание.
— Я слышу ее стенания, — произнесла Минна, — зная, что это ради меня она не признается. На этот раз она не хотела признаваться, потому что знала: если она это сделает, он выместит свою злость на мне.
У него голова закружилась. Кровь отлила от головы.
— Из-за меня, — сказал он. — За помощь мне.
Она крепко сжала его пальцы.
— Нет, — сказала она. — Это действительно не имело никакого отношения к тебе. Поверь мне, Фин. Я только пыталась завоевать нашу свободу и очень надеялась на твою помощь.
А он оставил ее. И запретил себе думать о ней. На следующий день, поправляя здоровье в лачуге в Абердине, он спал без сновидений. Он взошел на борт этого проклятого корабля не оглянувшись.
— Никогда больше, — сказал Фин. Он злился не на нее, но она вздрогнула. Он выругал себя и произнес более спокойным голосом: — Бонем и Коллинз не дотронутся до тебя. Я не позволю.
— Ты не позволишь им, — перебила она его. — Да, понимаю, что ты не слушаешь меня. Дай мне закончить: Про тот день. А потом по какой-то причине — посетитель, кто-то, кого нельзя выставить, я так и не узнала — Коллинзу пришлось удалить меня из этой комнаты. И он допустил ошибку, переведя меня в комнату Сок-ном. — Она лукаво улыбнулась. — Может, он думал, будто я буду сидеть там и наслаждаться видом из окна? Комната была на втором этаже к тому же. Но он ошибался. Вот отчего я и получила свои шрамы. Я искала помощи и встретила ее, идущую через ворота, на день позже, чем было нужно для моей матери. И на несколько минут позже, чем было нужно мне. — Она помолчала и легко коснулась его подбородка. — Я снова выбросилась бы из окна ради нее. Она это заслужила. И я сделала бы это для тебя, даже если бы окно было твое. Но надеюсь, ты не вынудишь меня так поступить.
Его охватила паника. Он забыл, какие чувства испытывал в ее присутствии, и теперь, когда его сердце учащенно забилось, удивлялся, как мог он спокойно сидеть все утро рядом с ней. Им нужно решить эту проблему. Она должна сдаться.
— Я не хочу запирать тебя. Ты сама решишь, убегать ли тебе из дома.
Минна помрачнела.
— Как собака в конуре.
— Как женщина, на которую покушаются преступники, — ответил Фин.
— Как женщина, да.
Он начал задыхаться и терять терпение.
— Господи, Минна, до этого не дойдет!
— Не доводи до того, чтобы мне захотелось сбежать, — сказала она.
Это странно. Он перевел дыхание.
— И не пытайся. Ты только расстроишься.
— О, думаю, мы оба пожалеем об этом!