Логан сказал, что ей необходим арсенал. Так как она привыкла питаться в основном едой навынос, начала она с фруктового ассорти. Оружие для арсенала она выбрала в виде груш и бананов. Вскоре к ним прибавились яблоки и виноград. Она стала присматриваться к салат-барам так внимательно, будто охотилась за хорошим антиквариатом. Цель, которую она перед собой поставила, была в многообразии. Раз в неделю она пробовала что-то новое, стараясь выбрать пищу, от которой раньше воротила нос, например лососину, тофу или хумус. Некоторые виды пищи ее приятно удивляли, от других по-прежнему мутило.
Очень скоро она поняла, что, если записать, что собираешься съесть, перед тем, как это сделать, выбор оказывается более продуманным. Несколько недель подряд план работал крайне успешно, пока на нее на напала хворь в виде шоколадного батончика «Милки Уэй».
Холли хотела его съесть. С этим не должно было быть никаких сложностей: она постоянно ела эти батончики. Но, купив его, она поняла, что дневник-то дома. Не желая отступать от стратегии «запиши, потом ешь», она кинула шоколадку в сумку, решив съесть ее, когда вернется домой. Всю дорогу ее не покидала мысль о восхитительном шоколадном батончике. Он буквально взывал к ней из глубин сумки. От одной мысли о сливочной карамели и нуге, покрытой вкуснейшим шоколадом, у нее текли слюнки. Войдя в дом, она сразу прошла на кухню. Вытащила батончик, открыла дневник питания, взяла ручку.
И тогда Холли взглянула на остальные записи. Все здоровое питание, зафиксированное на страницах истории ее зарождающегося успеха. Она просто не могла заставить себя записать то, что совершенно определенно станет началом ее падения. Строчки расплывались перед глазами. Она с силой захлопнула дневник и отскочила от стола. Сама того не осознавая, она принялась метаться взад-вперед по кухне.
– Дурацкий батончик! – орала Холли на «Милки Уэй».
Шоколадка лежала на столе между вазой с фруктами и дневником, калорическая катастрофа в виде невинного батончика. Она буквально чувствовала на себе недобрый взгляд бананов.
– А я не буду тебя записывать, – громко сообщила она. – Записывать необязательно. Делаю я это, только чтобы Логану показать – вдруг он спросит. И вообще, почему это я должна делать все, как он говорит? Ведь деньги плачу я. – Удовлетворенная собственной логикой, она развернула «Милки Уэй» и откусила внушительный кусок. И еще один.
Первый два укуса не обманули ее ожиданий. Вкуснейший шоколад и неземная сладость сливались у нее во рту в танце. К концу она почувствовала тошноту. Даже чуть не подавилась. Радости от первых двух кусочков как не бывало – ее сменило чувство вины за случившийся сбой.
В тот день она решила не ужинать – это было попыткой компенсировать съеденные в приступе кондитерского помешательства калории. Она рано пошла спать, голодная и деморализованная, и ворочалась с боку на бок. Шли часы, но сон ее не брал. В голове, словно испорченная пластинка, крутились слова Логана. Она знала, что делать. Встав с постели, она устало прошлепала вниз и включила на кухне свет. Она раскрыла дневник на последней записи и взяла ручку. Вдавливая ее с такой силой, что бумага чуть не порвалась, она написала:
«Милки Уэй» – Чувство? – Невменяемое.
Холли потащилась наверх. Оказавшись в своей комнате, она села на кровать и подперла голову руками. Ну почему все так непросто, – думала она. – Почему шоколадный батончик уполномочен испортить мне день? Она в ужасе ждала, что это закончится, как всегда, в течение всех этих лет потребления предыдущих шоколадных батончиков, бездумным пищевым угаром дня на три. Жаль, ей не с кем поговорить. Слишком уж поздно, чтобы позвонить Тине – правда, Холли не очень-то и хотелось. Она даже не знала, как описать свою проблему словами, кроме как сказав, что шоколадный батончик довел ее до состояния на грани нервного срыва. Тина ни за что не поймет, что сейчас происходит у нее в голове. И какую бы позицию Тина ни заняла, благосклонную или удрученную, для Холли она будет неправильной.
Пришло время «переходного объекта»[8].
Ну, объект – не объект. Любимая байковая рубашка Брюса зеленого цвета. На Холли она не налезала – многие годы она не могла влезть ни в одну из его рубашек. Но когда механизмы преодоления не срабатывали и еда была не в состоянии закрыть брешь в душе, Холли доставала из шкафа зеленую рубашку и, сложив, подкладывала себе под щеку. Когда он умер, она так и спала с ней, черпая в этом утешение. Рубашка была изношена до мягкости и хранила запах Брюса, надолго впитавшийся в волокна ткани. Это моментально заставляло Холли поверить в то, что Брюс рядом. Она встала и подошла к шкафу, где до сих пор лежали вещи мужа. Сняв рубашку с вешалки, она держала ее в руках. И тогда, сама не зная почему, она просунула руку в рукав. Потом проделала то же другой рукой. На ней не было ничего, кроме тонкой ночной сорочки, и рубашка приняла ее вторжение. Передние полы сошлись, Холли дрожащими от волнения пальцами принялась застегивать пуговицы. И бросилась к зеркалу.
8