Зато смотрительницы – чистенькие аккуратные старушки, сидевшие на стульях в залах, – все без исключения были замечательными. Если позволялось ходить по музею не в группе, без сопровождения гида, то мы этим пользовались. Смотрительницы могли не хуже ответить на вопросы и рассказать историю экспонатов доброжелательно и с чувством.
Мне запомнились две старушки на выставке игрушек в Сергиевом Посаде. Я услышала, как одна другой говорит: «Я тогда за тюлем в очереди стояла…»
Есть хороший старый фильм «Дело Румянцева», в котором блестяще сыграл молодой Алексей Баталов. В этом фильме следователь, полковник милиции, во время обыска в квартире преступника, ощупав юбочку куклы, которой накрывают чайник, говорит что-то вроде: «Тюль! Моя жена четыре дня в очереди за тюлем простояла, так и не купила». Тем, кто смотрел «Дело Румянцева» в конце пятидесятых годов, эта фраза наверняка не запомнилась. Для нас же эта деталь, штрих – свидетельство того, как жили, как тяжело доставалось самое элементарное.
Услышав «за тюлем стояла», я задержалась у витрины, прислушалась. Одна старушка рассказывала другой, что всю жизнь была влюблена в Пашку-лоботряса, между тем как муж ее Сереженька был честным и добрым, хозяйственным и деток любил. Лоботряс по тюрьмам ошивался, выйдет – женится, сворует – в тюрьму, а Сереженька каждую копейку – в дом. Но вот поди ж ты, сердцу не прикажешь.
Я тогда подумала: «Какая жестокая судьба: любить чужого мужа, недостойного, ненадежного, неправильного. А твой собственный не забулдыга, не пьяница, а преданный и хороший. Бедная Маруся!»
Лиза и Вика полюбили наши поездки, ближе к выходным спрашивали: «Куда мы поедем в эту субботу?»
Лёня называл наши экскурсии «культурки хапнуть» и пытался от них отлынивать.
– На аркане, под дулом пистолета, но ты поедешь, – показывала я кулак мужу и быстро меняла тон со скандального на лебезящий. – Лёньчик! Тебе ведь так хорошо думается в дороге! И возможно, снова представится возможность просветить буфетчиц и подавальщиц на предмет сексуальных нравов карликовых шимпанзе.
Это было в Переславле-Залесском. Стоял тридцатиградусный мороз. Мы весело провели время на народном гулянии: водили хороводы, играли в народные игры, смотрели выступление фольклорных групп, подогретых приемом внутрь того, что «приносить и распивать запрещается». На таком холоде, не двигаясь или слабо двигаясь, пританцовывая вслед за артистами, околеваешь очень быстро. Поэтому «Ботик Петра» на озере мы смотреть не рискнули.
– Какой ботик? – клацал зубами Лёня. – Он давно вмерз, я сейчас тоже вмерзну по самые… вам по пояс будет. Скорей в ресторан, у нас с Марусей во фляжке ничего не осталось.
Глеб и я были за рулем. Лёня и Маруся могли себе позволить.
Маленькое кафе, отделанное в псевдорусском духе: топорно изрезанное и обильно залакированное дерево столов, стульев, стен, стойки бара. Но горячие щи и куриная отбивная с жареной картошкой там были отменными. Благостное тепло после стужи воспринимается с особым удовольствием. За столом возник легкий спор. Саввушка спросил, почему дяде Лёне и маме можно водки, чтобы не заболеть, а им нельзя, хотя дети болеют чаще. Лиза тут же заявила, что хорошие родители дают детям спиртное сами, а не отправляют пробовать его в подворотне. Вика мгновенно среагировала: «И я хочу!» Мы с Марусей и Глебом пресекли этот маленький бунт: не все, что разрешается взрослым, детям позволяется.
Кроме нас в кафе никого не было. Барменша скучала за стойкой. Задрав голову, смотрела телевизор, прикрепленный высоко в углу. Официантка убирала с нашего столика грязную посуду и накрывала к чаю.
Боковым зрением она углядела, что происходит на экране, и крикнула барменше:
– Танька, ты совсем уже! Тут ведь дети!
Мы повернули головы: в телевизоре страстно лобызались и елозили по телу друг друга обнаженные парень и девушка.
– Минуточку! – поднялся Лёня. – Не переключайте!
Лёня направился к бару, взгромоздился на высокий стул. Дети тут же юркнули за Лёней.
– Чашечку кофе эспрессо, – попросил он, рассматривая действо на экране с интересом натуралиста.
К счастью, действо скоро закончилось, пошла реклама.