Глава 8
Макар
Иду в гостиную, раздвигаю плотные шторы, открываю настежь окно, ежась от порывов холодного влажного ветра. Подо мной ночной Питер с высоты двадцать пятого этажа, тысячи зажженных фонарей, которые тянутся до самого горизонта, и давящая неразбериха в мыслях. Достаю из кармана пачку сигарет. Руки дрожат, палец то и дело соскальзывает с кресала. С третьей попытки подкуриваю и глубоко затягиваюсь горьким дымом.
Осточертело всё. А кажущиеся бесконечными часы ожидания доканывают меня окончательно. Пепел обжигает пальцы, и я, чертыхаясь, тушу окурок в пепельнице, стоящей на подоконнике.
Кажется, спустя целую вечность воспаленный слух улавливает тихий щелчок входной двери, тяжелые шаги — и снова тишина. Оборачиваюсь и смотрю в глаза Руслану, он сосредоточен, на лице едва заметно проскальзывает сожаление и с*ка — жалость.
— Смотрел? — сцепив зубы, киваю на флешку, которую, он нервно теребит в ладони.
Кивает, отводя взгляд.
— Давай сюда и оставь меня одного.
— Да бля, Макар, я тебя только прошу… Не руби сгоряча, — подходит, кладет флешку на подоконник. — Я не знаю, что за нездоровая фигня происходит, но мы разберемся. Ты, главное, не дури…
Смотрю на друга некоторое время, иду к бару, беру бутылку виски, стакан. Я уже понял, что мне сегодня понадобится анестезия.
Невидящим взглядом сверлю пространство комнаты, жду, пока за Русланом закроется дверь. Удобнее устраиваюсь в кресле за рабочим столом. Жгучий виски обжигает пустой желудок. Вставляю в разъем флешку, открываю одну-единственную папку и бегло просматриваю распечатку. Оля звонила на номер Виктора всего раз, как раз накануне вечером, перед поездкой к подруге на дачу. Воспроизвожу аудиозапись их разговора, а сам не дышу, кажется.
— Я скучал.
— И я очень скучала.
— Когда мы сможем увидеться?
— Пока нельзя, Вить. За мной могут приглядывать люди Макара.
— Я хочу увидеть тебя. Приезжай к Наде. Там безопасно. Ты достала то, что я просил?
— Пока нет. Он не открывал сейф при мне.
— Ладно, ничего страшного. Он у тебя уже на крючке. Потерпи, еще немного осталось. Главное, что он доверяет тебе, а там достанешь то, что нужно, и мы сразу уедем. Всё будет хорошо. Всё под моим контролем. Я отправлю своих оперов проверить, есть ли за тобой слежка. Когда выедешь, покружись немного по городу. Звонить пока не буду. Если люди Макара всё же следят за тобой, я не приеду. Это знак быть осторожнее.
— Вить, я устала. Давай прекратим всё это и уедем сейчас. Зачем ты меня втянул? Я всё время боюсь, что он догадается. Что выдам себя. Почему нельзя всё бросить? У меня есть драгоценности. Продадим, откупишься и уедем.
— Мне не деньги нужны! Мне нужно то, что лежит у него в сейфе! Ты умничка. Мы начнем всё сначала. Люблю тебя.
Пауза, и я слышу ее взволнованное дыхание.
Я весь один оголенный нерв, пока длится эта восьмисекундная заминка на записи.
«И я люблю тебя».
Стоп. Перемотка. Воспроизвести.
«И я люблю тебя».
Стоп. Перемотка. Воспроизвести.
«И я люблю тебя».
Стакан с недопитым виски летит в стену и разлетается на мелкие осколки. Реву раненым зверем, запуская бутылку следом. В голове стучит ее голосом «люблю тебя», сказанное, с*ка, другому! В порыве неконтролируемой ярости крушу мебель. Осколки, щепки, дикий грохот, расцарапанные в кровь руки.
То, что сейчас происходит внутри, даже отдаленно не похоже на душевную боль. Меня как будто выпотрошили ржавым тупым ножом. Вспороли брюхо, выдернули внутренности, а я еще живой.
Выдохшись, опираюсь руками о стол, тяжело дыша. Легкие горят, в глазах туман, проваливаюсь и лечу в самое пекло в жалкой попытке принять новую реальность.
Среди хаоса из обломков ищу взглядом сигареты, закуриваю, включаю на повтор запись и сажусь у стены на пол, глубоко затягиваясь едким дымом.
И слушаю. Пытаюсь отыскать в интонации ее голоса… Сожаление? Раскаяние? Мольбу?
Когда он втянул ее? На ум приходит лишь та встреча в кофейне. Виктор знал, кто я? Либо на него вышли? О каком содержимом сейфа шла речь?
Я не решался всё это время ехать домой. К ней. Пока ничего не будет ясно.
Смеюсь как-то хрипло. С надрывом. С*ка, и этого жалкого сопляка она выбрала? Витя, конечно, тот еще мудак, но вот как можно спокойно воспринимать то, что твою женщину по несколько раз на дню натягивает другой мужик, пусть даже и из-за денег, в голове никак не укладывается. Неужели эти бумажки настолько не пахнут, что готов смириться даже с этим? Или у него встает от осознания, что Оля трахается с другим?
Мелькает шальная мысль: «Может, отпустить их с миром? Пусть катятся ко всем чертям».
Но вспоминаю о записях с камер видеонаблюдения.
Уверен, это видео будет вишенкой на нашем торте, слепленном из паутины лжи и двуличности расчетливой стервы и ее недоумка муженька.
Поднимаюсь на ноги, пошатываясь, бреду к столу, смахиваю, осколки с кожаного кресла и обессиленно валюсь в него.
Вот честно, думал, что готов. Что больнее уже некуда.
Глубокая ночь, парковка перед домом и сладкая парочка голубков, целующихся при свете уличных фонарей. Запись обрывается, но я воспроизвожу ее снова и снова, раздирая душу. Всматриваюсь в детали, считываю ее эмоции. С такого ракурса неудобно. Не вижу ее лицо, лишь профиль. Зато хорошо видно, каких участков ее тела касается Виктор.
Я сломаю ему руки. Для начала.
Захлопываю крышку ноутбука, хватаю ключи от машины и выскакиваю из квартиры. Мне кажется, я задыхаюсь. Каждый глоток воздуха жжет легкие, словно кислота.
Моя девочка. Моя сладкая девочка с чистыми голубыми глазами и милой улыбкой.
Когда я разучился разбираться в людях?
Сажусь за руль и выезжаю со двора. Всё равно куда. Лишь бы только заглушить эту мучительную, жгучую боль под ребрами.
Я люблю ее настолько сильно, насколько же сейчас и ненавижу. Даже сейчас. До дрожи, до сводящей с ума ярости, что клокочет внутри раскаленной лавой. В груди жжет, проедает плоть до самых костей, а перед глазами — омуты ее глаз. Лживая, пропитанная ядом улыбка.
Такая же, как и все. Даже хуже. То ли у меня начались галлюцинации, то ли действительно в прохладном ночном воздухе завоняло гнилью. Дрянь. Расчетливая стерва. Но какой талант. Развела словно неотесанного деревенского болвана. Браво. Вот за это аплодирую стоя. Давно никому не удавалось оставить меня в дураках. Не ту профессию малышка выбрала, уверен, что с такими актерскими способностями далеко бы пошла.
Делаю пару глотков прямо из горла бутылки дешевого пойла, купленного на ближайшей заправке.
— И знаешь, что самое паршивое? Что даже сейчас, зная, какая она дрянь, кишки узлом сводит. Я ей дышал и надышаться всё никак не мог. Сам не заметил, что стал зависим. Она словно гребаный наркотик, без дозы которого, кажется, вот-вот загнусь. И что делать? Как освободиться? — поднимаю глаза к небу, на котором одиноким кругом висит луна. — Молчишь?
Усмехаюсь сам себе и снова делаю пару глотков, ощущая, как крепкий алкоголь обжигает пустой желудок.
— Я стал тем, кого презирал всю сознательную жизнь. Жалким, ущербным придурком, который пришел плакаться на могилу родного брата. Ты там, наверное, в гробу перевернулся, братишка, так хочется тебе мне навалять хорошенько?
Всматриваюсь в портрет Назара, выгравированный на черном мраморе, а самого аж корежит.
— Я никогда тебе этого не говорил… Всё думал, успею… — порывисто поднимаюсь на ноги, тяжело дыша. — Ты был хорошим братом. Лучшим. И мне охренеть как тебя не хватает, — веду ладонью по щекам, протяжно выдыхаю, запрокидывая лицо к небу. — Знаешь, тяжело жить с чувством вины. Когда хочется орать во всю глотку «прости», но понимаешь, что это ничего не изменит. Не знаю, слышишь ты меня или нет. Люди свято верят в жизнь после смерти, и мне легче думать, что так оно и есть. Прости меня брат. Если сможешь.