Значит, уже знает. Доложили.
Прикрываю на миг глаза, мысленно готовлюсь к противостоянию и молюсь всем богам, чтобы он услышал меня.
— Ты ведь уже знаешь, где я была.
Приблизившись вплотную, нежно ведет пальцами по моей щеке, задевая губы. А я только и слышу, как в ушах грохочет стук сердца, и мурашки толпами по телу от его близости, чуть терпкого родного запаха.
— И как прошла встреча? — делая акцент на последнем слове, спрашивает почти невозмутимо.
Почти. Но я улавливаю в его голосе давно забытые нотки тихой испепеляющей ярости. Как тогда, в подвале.
Тяну руку и слепо тычу на кнопки в стене. Гостиную сразу же озаряет приглушенный свет софитов, встроенных по периметру панорамных окон. Этого освещения достаточно для понимания, что далеко не ярость овладевает Макаром. Он выглядит больным, сломленным, как будто неживым. Только нездоровый, безумный блеск в глазах свидетельствует о том, что Макар сгорает изнутри в съедающей его ревности.
— Макар, — зову тихо, непроизвольно ёжась. — Я всё знаю. Пожалуйста, давай поговорим, — шепчу, протягивая к нему руки в немой мольбе. — Я прошу тебя. Это гнусная ложь.
Молчит, крепко сжимая челюсти, и лишь неторопливо, с интересом рассматривает меня.
— Говори, раз есть что сказать, — роняет глухо, и красивое лицо искривляет злая усмешка. — Очисти совесть.
Пошатываясь, отходит к камину, поднимает с пола полупустой графин и пьет прямо из горла крупными глотками. А у меня болезненно ноет в груди от жалости и обиды на весь белый свет. Непривычно видеть Макара таким сокрушенным.
Что же ты с нами делаешь?..
— Покайся! — кричит, и я взвизгиваю, зажав уши руками, когда графин разбивается на мелкие осколки. — И, может быть, я подумаю, выживет твой капитошка в тюрьме или нет. Давай, — взмахивает руками. — Покажи, на что ты готова ради него!
— Мне не в чем каяться! — кричу в ответ, напуганная до чертиков его неадекватным поведением. — Я ничего не сделала! Между нами давно ничего нет!
— Маленькая изворотливая лгунья! — шипит в бешенстве. — Не успела! Ты просто не успела, называй вещи своими именами, — хватает за ножку кресло, на котором до этого сидел, и с диким ревом швыряет его в книжные стеллажи.
Тоскливая безысходность и паника. В глубине души зарождается давящий ужас, понимание, что это крах, конец нашего, казалось, незыблемого будущего.
Макар не поверит. Не услышит. Не поймет. Он всё, как всегда, решил.
— А знаешь, пусть будет так! — к страху примешивается смесь глубокой обиды и горечи. — Пусть я буду лгуньей, дрянью, зверушкой, — остервенело стираю злые слезы, заволакивающие взгляд. — В таком случае твоим чувствам грош цена! Знаешь, как бы я поступила на твоем месте, если бы действительно любила? Швырнула бы тебе в лицо свои претензии и обвинения! Вызвала на разговор и только потом делала выводы! Меня подставляют! Слышишь? И меня, и Виктора! А ты, словно обиженный на весь мир слепой божок, вершишь судьбы! Казнишь без суда и следствия!
— Еще раз ты произнесешь его имя… — шипит в бешенстве, выставив вперед руку.
Иду к Макару, наплевав на здравый смысл и интуицию, которая вопит, чтобы я остановилась. Беру его руку и прижимаю к своей груди, глядя в глаза.
— У меня болит вот здесь, — шепчу, глотая слезы. — Так болит, что дышать трудно. Давай вместе во всем разберемся. Я прошу тебя. Не губи нас. Я не предавала и никогда не предам, потому что люблю тебя больше жизни.
Мне на миг кажется, что я вижу просветление в его взгляде. Суровые линии на лбу разглаживаются, и Макар смотрит почти как раньше.
— Вспомни, что я пережила в этом доме. Какой дикий страх и ужас. Я чуть не умерла по твоей вине, — бью по самому больному. Мы никогда не разговаривали о том отрезке времени, будто оба стерли из памяти историю нашего знакомства. — Думаешь, мне легко было довериться тебе? После всего? Но я смогла. Потому что поняла, как сильно ты мне нужен.
Время как будто замирает. Мы смотрим друг на друга, тяжело дыша, и я вижу, как чернеет его взгляд, как трепещут в гневе крылья носа, как ходят ходуном желваки. Мысленно визжу и топаю ногами в истерическом припадке от бессилия. Как мне достучаться? Как пробиться сквозь скорлупу?
Отстраняется и достает из кармана брюк телефон, водит по экрану, всовывает мне в руки и отходит к окну.
А я стою, будто неживая, когда из динамика слышу свой голос и голос Виктора.
— Это неправда, — а сама понимаю, что слишком убедительно всё подстроено. Не подкопаешься. Там реально мой голос, моя интонация.
— Я проверял запись на подлинность, — а в голосе лютый холод и приговор. — Дважды.
Понимаю, что любым моим словам или действиям не поверит. Это конец. Конец всему. И так горько, так обидно. До сумасшествия больно.
Когда запись, наконец, замолкает, осторожно кладу телефон на диван. Мои движения заторможены, пальцы будто одеревенели.
— Я… — голос срывается, давлю зарождающийся в горле всхлип. — Я вызову такси и поеду домой.
Разворачиваюсь и бреду к выходу, напоминая сама себе побитую собаку.
— Я разве отпускал тебя? — летит в спину.
Замираю, слыша его шаги позади. И такое густое, мягкое тепло разливается в груди. Надежда и вера, что не всё потеряно, окутывают спасительным коконом.
— Ты моя зверушка. Забыла? Так я сейчас напомню.
Глава 14
Ольга
Опешив, оборачиваюсь, настороженно слежу за его приближением.
С кривой усмешкой на губах Макар вскидывает руку, расстегивает часы на запястье и небрежно бросает их мне в ноги.
— Подними.
— Что?
— По-дни-ми, — повторяет, не отводя безумных глаз от моего лица.
Как коршун, цепко следит за эмоциями, которые смертоносной лавиной проносятся во мне: от немого шока и недоверия до жгучей обиды. Подобрался весь: мощное тело напряжено, как струна, грудь рвано вздымается в такт прерывистому дыханию.
— Я жду.
По комнате разносится звонкий звук пощечины. Да такой силы, что голова Макара откидывается к плечу, а на щеке его отчетливо проступает след моей ладони.
Во все глаза смотрю на него. Замерев, стоит неподвижно некоторое время, шумно дышит, на скулах играют желваки. Затем медленно, невыносимо медленно поворачивает голову и поднимает на меня взгляд. Становится не по себе. На мгновение, кажется, что он ударит в ответ, настолько диким выглядит.
А потом жгучие мурашки бегут толпами по телу, когда на мужском лице появляется оскал. Иначе эту страшную улыбку и не назовешь.
— Не смей, — шиплю как кобра, сама не узнавая своего голоса и поражаясь его твердости. Потому как внутри всё сводит то ли от страха, то ли от мощной дозы адреналина, то ли чернющего взгляда, на дне которого плещется адская бездна и моя погибель. Мысленно стону и впиваюсь до боли ногтями в ладони, сжимаю кулаки. Непослушное тело меня предает, стоит Макару только посмотреть вот так: с лютым голодом, безудержной жаждой обладания.
И он это считывает. Впрочем, как всегда.
— Ты пьян, — веду языком по пересохшим от волнения губам, и мужской взгляд тут же устремляется на мой рот с явно нездоровым интересом. — Давай поговорим утром, — иду на попятную, не решаясь больше на открытый конфликт, пока Макар в таком состоянии.
— Не настолько, чтобы не отдавать себе отчет в своих действиях, — медленно приближается с мрачной, непоколебимой решимостью.
Отступаю на шаг, цепляясь пальцами за подол платья. Отвожу глаза от его пронизывающего, всепоглощающего взгляда и выставляю перед собой вторую руку в провальной попытке прекратить неминуемое.
— Не надо, — тихо. — Я не хочу так.
— Тш-ш… Молчи, Оля, — обхватывает ладонью мою кисть, опускает руку, переплетя наши пальцы, и фиксирует, прижав к бедру. — А сейчас я хочу, чтобы ты отдалась мне. Как раньше. Как ты умеешь. Чтобы я поверил.
Ядовитые слова бьют раскаленными нитями по сердцу.
Обхватывает мой затылок и наклоняется совсем близко к губам. Резко отворачиваю голову, и поцелуй приходится в уголок рта. Меня снова начинает потряхивать. Пытаюсь освободить руку, но Макар усиливает захват. Не больно, просто удерживая. Ведет губами по щеке, по уху, опускается к шее, мягко целуя. Отпускает мои пальцы, обхватывает талию и толкает меня к стене.