— Я… — голос хриплый, царапающий. Прочищаю горло, пытаясь выдавить связные слова, так как стоит мне издать малейший звук, мужской взгляд тут же уставляется на мои губы. — Я не знала, что ты тоже… приедешь.
— Получается, «сюрприз».
Не пойму, то ли шутит, то ли серьезно, потому что лицо мрачное и дышит часто. И смотрит. Так смотрит… Как всегда смотрел — с жадной решимостью и диким голодом. Будто я сладкая конфета, которую очень хочется, но нельзя. Пока нельзя.
— Феерическая реакция, Оль.
Отвожу взгляд и, сама того не замечая, нервно цепляюсь пальцами за покрывало.
— Это не на тебя, — что я несу.
Идиотка.
— Ну да. Решила прилечь, отдохнуть. Внезапно, — медленно обходит кровать и опирается о стену, скрещивая на груди руки. Прямо напротив меня. — Что с тобой происходит, маленькая? — тихо, в голосе скользит нежность и забота.
А меня от его «маленькая» словно током бьет. Наотмашь. В самую душу. Сглатываю тяжело и моргаю часто, низко опустив голову. Чтобы только не заметил, что разреветься, готова и как безумно скучала.
— Всё нормально.
— Не нормально, — резко, с нажимом, заставляя от неожиданной перемены в голосе вскинуть взгляд. — Так выглядят люди, которые болеют. Ты болеешь, Оля?
— На диету села, немного не рассчитала. Увеличу калории, и всё придет в норму. Не о чем волноваться. Я сейчас вызову такси и поеду домой. Не хочу причинять неудобства в такой вечер, — тараторю, а сама сажусь, стыдливо натягивая подол на голые колени.
— Приляг пока. — Не просит. Давит. — Только после осмотра Павла Борисовича.
— Мне, правда, лучше…
— Оля, ложись на место, ради всего святого! — невозмутимость слетает как и не бывало. — Ты вообще видела себя? — рывком подается вперед и наклоняется над кроватью, упираясь руками в матрас в считаных сантиметрах от моей ноги. — Ты хоть представляешь, как напугала меня?!
— Так, так, — спасает меня Павел Борисович, заходя в комнату со стаканом воды и ридикюлем. — А вот ссориться не нужно.
Беру протянутый стакан. Рука дрожит так, что боюсь расплескать воду на кровать, с жадностью пью под тяжелым взглядом темных глаз.
— Макар? — вопросительно смотрит поверх очков Павел Борисович.
— Я останусь, — безапелляционно заявляет Макар, пружинисто отталкивается от матраса и отходит в сторону.
Смиренно позволяю измерить давление и пульс, мечтая поскорее попасть домой. В свою холодную раковину.
— Низковатое, — заключает Павел Борисович. — А вот пульс высокий. Какие жалобы до обморока были?
— Никаких не было. Павел Борисович, спасибо вам, но я, правда, хорошо себя чувствую. И прошу прощения, что сорвала ужин. Так неудобно вышло.
— Судя по бледности кожных покровов, с уверенностью могу предположить анемию. Тошнота? Рвота? Слабость? Сонливость? Что-то из вышеперечисленного беспокоит?
— Нет, — машу отрицательно головой, с трудом соображая.
— А с циклом как? Регулярный?
Торможу с ответом лишь на секунду, лихорадочно вспоминая, когда у меня в последний раз были месячные. Да были, были. Только нужно вспомнить когда… И понимаю, что давно были… Очень давно. Неужели?..
Как я раньше не поняла? Слабость, периодическая тошнота, обострение запахов, грудь непривычно тяжелая.
— Четвертого! — слишком громко и пискляво.
А сама пытаюсь унять бешено бьющееся в груди сердце и скрыть дрожь в пальцах. Вскидываю потерянный взгляд на едва заметно улыбающегося Павла Борисовича, смотрящего на меня по-отечески тепло поверх очков.
Штирлиц еще никогда не был так близок к провалу.
— Да, да. Точно четвертого, — прилагаю максимум усилий, чтоб выглядеть как можно более безмятежней.
На Макара не смотрю. Страшно. Вдруг… Никаких вдруг!
— Ну, хорошо, — заключает миролюбиво Павел Борисович. — На данный момент ничего критического я не вижу, но обследоваться всё равно нужно. Кровь сдать, проверить, может, витаминов каких не хватает…
Спалилась. Вижу, что спалилась. Неужели я на самом деле беременна? Не может быть. Господи! Поверить не могу! Неужели я стану мамой!
Вселенная, прошу, услышь меня! Хоть один разочек! Пусть на Макара нападет десятиминутный маразм и он ничего не поймет! Пожалуйста!
Но вселенная глуха к моим молитвам.
Крайне заинтересованный взгляд мужских глаз напротив — прямое тому доказательство.
Глава 20
Ольга
Ситуацию неожиданно спасает Нина, заглянувшая в спальню после ухода Павла Борисовича. Не могу скрыть громкого, слишком явного вздоха облегчения и обессиленно растекаюсь лужицей на кровати. И всё это под непонятным, но очень нервирующим взглядом Макара.
— Так, давай иди к гостям. Дай девочке в себя прийти, — поторапливает женщина Макара, упрямо стоя у распахнутой двери.
Медленно, я бы даже сказала, лениво он отлепляется от стены, не отрывая от меня глаз, приблизившись, наклоняется так низко, что горячее дыхание опаляет мои губы.
— Всё будет хорошо, маленькая, — шепчет, нежно ведя пальцами по моей щеке. — Я тебе обещаю.
Во все глаза смотрю на него, затаив дыхание. Хочется разреветься. Потому что хорошо уже не будет. Будет опять невыносимо больно, когда я вернусь домой, в пустую квартиру, соберу вещи и уеду из города так далеко, чтобы даже он не смог отыскать.
Не знаю, чем себя выдаю, но Макар неожиданно обхватывает мои щеки руками.
— Только давай обойдемся без глупостей.
От тембра его голоса мурашки по телу толпами.
Макар так близко, и от него так вкусно пахнет. Незаметно втягиваю носом воздух и трусь щекой о чуть шершавую поверхность ладони, маскируя под то, что киваю соглашаясь.
Отстраняется, а у меня озноб по коже. Разрываю зрительный контакт, снова уставившись на свои пальцы, нервно теребящие складку платья.
Я не думала, что бывает вот так. Что этот инстинкт просыпается настолько быстро, почти мгновенно. Еще полчаса назад я и не догадывалась, что ношу под сердцем ребенка. Даже несмотря на то, что еще ничего не подтвердилось, я знаю, что он там есть. Чувствую. Только подумать. Ребенок. Мой. Единственный родной человечек. Я твердо знаю, что огражу моего малыша от всего плохого. В первую очередь от Макара и от того мира, в котором он живет.
В душе вздымается панический страх. А вдруг Макар его у меня отнимет?
— Ну чего ты? — присаживается на край кровати Нина, и я выплываю из мыслей, замечая, что мы остались одни.
Стираю дрожащими пальцами слезы, бегущие по щекам. Как-то беспомощно пожимаю плечами, потому что если попытаюсь выдавить хоть слово, разревусь еще больше.
— Оль, всё образумится, — накрывает ладонью мои руки и мягко улыбается Нина. — Не рви сердце. Макар, конечно, сложная личность, но он умеет признавать ошибки. И заглаживать их. Душа болит у меня при виде вас. Иди ко мне.
Приникаю к плечу Нины и тихонько плачу. В этот момент я ей так благодарна за молчаливое тепло и нежные руки, которыми она успокаивающе водит по моей дрожащей от всхлипов спине.
Меня прорывает, и я, судорожно всхлипывая, делюсь с женщиной всеми страхами и неутолимой болью, что терзают душу. Не знаю, сколько мы так просидели. Слезы давно высохли, я выговорилась, наконец разделив свои переживания хоть с одной живой душой.
— Спасибо, — выйдя из ванной комнаты, благодарю Нину, терпеливо дожидающуюся меня. — И прости, что так, как снег на голову…
— Да будет тебе, — отмахивается женщина. — Удумала тоже, — смущенно. — Двери моего дома всегда для тебя открыты. Независимо от того, как у вас сложится с Макаром. Ферштейн? — грозно сводит брови, шутя.
— Угу.
— Ну и славно. Пошли вниз, к десерту мы точно успеем. Я такой пирог испекла… — тянет Нина, пропуская меня вперед, — пальчики оближешь.
Дико смущенная и скованная усаживаюсь за большой стол на кухне. Не поднимаю взгляд на Макара, благо его посадили на другом конце. К моему удивлению, никто на меня косо не смотрит, осуждения в глазах присутствующих тоже нет. Все весело болтают и пьют чай с пирогами и пирожными, будто ничего из ряда вон выходящего не случилось. Зато я кожей ощущаю взгляд Макара. И присутствие его тоже ощущаю. По телу разрядами импульсы, и сердечко неконтролируемо ускоряет свой ход. Так всегда было, стоило Макару появиться в поле моего зрения. Томительное ожидание, смешанное с ненормальной радостью. Только теперь мне нечего ожидать, но к этому тоже нужно привыкнуть. Смириться.