— Один звонок — и через минуту здесь никого не будет.
— Пусти, — упираюсь ладонью в каменную грудь. — Я в туалет хочу. Пусти! — не удается скрыть панические нотки в голосе.
По глазам мутным вижу, что одно мое слово — позвонит и бог весть знает, что творить со мной будет. А я слишком вымотана, слишком взвинчена и слишком соскучилась, чтобы противостоять. По тому, как шумно и часто дышит, понимаю, что и Макару это хорошо понятно. Со смесью страха и острого, не поддающегося никакому контролю возбуждения смотрю, как тянется рукой к карману пальто. Сумасшествие.
— Вот вы где, вас доктор ожидает, — незнакомый голос откуда-то из-за широкой спины.
— Исчезни! — даже не оборачиваясь, рычит грозно.
А у меня этот рык пульсацией по телу проносится, задерживаясь в особо чувствительных местах, где уже давно всё сладко ноет и кипит. Но в то же время отрезвляет, как ушат ледяной воды.
Закрываю глаза, прерывая контакт, представляю, как наша парочка, должно быть, выглядит со стороны. Стыд и срам!
Выворачиваюсь из объятий и прошу перепуганную рыком Макара девушку проводить меня к уборной. Малодушно сбегаю, чувствуя прожигающий спину взгляд. Оставляю девушку караулить у двери, а сама умываюсь холодной водой, глядя в свои ошалевшие глаза в отражении.
Трясет мелкой дрожью, кожа огнем горит там, где гладил, пока я распятой безмозглой бабочкой трепыхалась в его руках.
— Нет у вас будущего! — шепчу незнакомке в зеркале. — Нет! Ты слепо доверяла, а он нет! И никогда не будет! А тебе, дура, о ребенке думать нужно! Вот ради кого стоит жить и бороться! В первую очередь самой с собой! А потом легче станет. Потом не до себя будет.
Попахивает шизофренией, но молниеносно отрезвляет. Самоанализ — сильная вещь, а главное, действенная.
Нет у меня другого выхода. Макар не отступится, и если будет неубедительно…. то страшно даже думать. Выбрасываю все ненужные мысли, делаю глубокий вдох и выхожу в коридор.
Я никогда и не задумывалась, каково это — впервые услышать стук сердечка своей крохи. Так вот, это чудо. Знакомство с чудом. Точнее, с двумя крохотными человечками, у которых уже хорошо заметны глазки, ручки, ножки. Затаив дыхание, смотрю во все глаза в большой телевизор, висящий на стене напротив кушетки. Восемь недель. Как я не заметила? Не почувствовала?
— С… ни-ми всё хорошо? — спрашиваю срывающимся голосом врача.
Топит острым чувством вины перед крохами. Я ведь не ела нормально, плакала, переживала, полностью сосредоточившись на себе.
— Малыши абсолютно здоровы и развиваются согласно возрасту. Поздравляю! — улыбается симпатичная женщина лет сорока, подавая мне салфетку, чтобы вытереть гель с живота. — Если хотите, можем пригласить в кабинет папу. Пусть посмотрит на деток, — указывает на застывший снимок на экране.
А я неожиданно смеюсь, закрывая лицо ладонями, а в голове его голос:
«Двоих хочу. Сразу. И чтобы обязательно мальчики».
И так горько, обидно. Видит Бог, как мне просто невыносимо хочется разделить с ним этот момент. Поделиться радостью, переживаниями. Ощутить поддержку, заботу и уверенность в завтрашнем дне.
Но я не могу позволить себе такую роскошь. Не имею права поставить под удар спокойную жизнь моих детей.
— Приглашайте, — вытираю слезы и поправляю одежду.
Как в замедленной съемке смотрю, как открывается дверь, женщина выходит и заходит Макар. Напряженно вглядывается в мое заплаканное лицо, застывая напротив, затем поднимает взгляд на экран и долго смотрит на наших крошек. Не дышу, впитывая губкой пробегающие по его лицу эмоции, а там такая многогранная палитра. Удивление, шок, неверие, радость и щемящая душу трепетная нежность.
Набираю в грудь больше воздуха, давя всхлип, и выпаливаю, пока не передумала:
— Восемь недель. Мне жаль, но они не твои.
Каменеет весь. Вижу, как дергается кадык и Макар медленно, невыносимо медленно переводит взгляд на меня. А мне орать хочется, потому что в карих глазах застыли еще те, самые первые эмоции — стоящие стеной слезы умиления.
— Что ты сказала?
— Не твои… они. Виктора, — цепляюсь за свой план, как за спасительную соломинку, затыкая рот бьющейся в предсмертных криках, разодранной в клочья душе. — Мы давно хотели, да всё никак не получалось. А два месяца назад… старались очень. С тобой предохранялись, а с ним нет… Вот и получилось. Тем более у Виктора в роду двойни есть, это же генетическая предрасположенность. Так просто не получается, чтобы сразу двое… — в моем голосе холод и сталь. Пока говорю, смотрю твердо ему в глаза, даже не моргаю.
Когда делает шаг ко мне, всё еще сидящей на высокой кушетке, подбираюсь вся. Мой взгляд мечется по волевому лицу в попытке понять, поверил или нет. Тяжелой поступью приближается и, уперевшись руками в кушетку по обе стороны от меня, наклоняется низко.
— Повтори! — и взглядом держит. Страшным. Черным. Готовым наказать.
— От Виктора…
Неожиданно бьет со всей силы рукой по кушетке.
— Еще раз!
— Дети от Виктора…
Дышит шумно, так, что у меня волосы у лица шевелятся, желваки по его скулам ходуном ходят и взгляд взбешенный. А у меня холод вдоль позвоночника, когда обхватывает затылок, зарываясь пальцами в волосы, приближает к себе. Близко.
— Я, конечно, тот еще подонок, но не настолько, чтобы лишать меня МОИХ же детей! — шипит в тихой ярости в самые губы. — Я проглочу эту ложь, потому что ничего другого не заслужил. Но у моих детей будут оба родителя. Независимо от того, простит ли их мама папу.
Глава 21
Макар
Удушливый смрад и запах ржавчины, витающие в пространстве просторного цеха, где когда-то гудели станки, трудились рабочие и кипела насыщенная жизнь, пропитали мою одежду, кажется, насквозь. По заброшенному зданию то тут, то там пролегают тени, сквозь разбитые окна, заколоченные досками, едва проскальзывает уличный свет. В дальнем углу под ворохом мусора то и дело скребутся крысы, изредка пробегая вдоль кирпичных стен, закрашенных яркими граффити.
— Ты хотел поговорить. Я тебя слушаю, — подгоняю собеседника — невысокого коренастого мужика, который с неприязнью во взгляде внимательно следит за моими передвижениями по цеху.
— Знаешь, кто я?
— Ты думаешь, я бы приехал на встречу, предварительно не узнав, кто мне ее назначает? — вскидываю насмешливо бровь, останавливаясь напротив.
— Отлично. Тогда обойдемся без прелюдий. У меня есть информация, которая может тебя заинтересовать.
— Дай угадаю, — достаю из кармана пальто сигареты и неспешно закуриваю, глядя на собеседника сквозь облако белого дыма. — И в обмен на эту информацию ты хочешь, чтобы я помог твоему другу избежать тюрьмы.
— Поражен твоей догадливостью, — усмехается криво мент. — Взглянешь? — небрежно бросает увесистую папку на покрытый многолетней коррозией подоконник. — Здесь информация, связанная с убийством твоего брата.
— И с чего ты взял, что мне это еще интересно?
— Потому что в той цепочке, которую собрал ты, не хватает пары звеньев. Шеллаков действовал не один. Мне потребовалось приложить немало усилий, чтобы собрать весомые доказательства. Следы подтирали с особой тщательностью.
Видя, что его слова не произвели того эффекта, которого мент, должно быть, ожидал, говорит, понизив голос:
— В моей машине находится человек — правая рука Шеллакова. Побеседуй с ним, а еще лучше пробей номер телефона, который записан у него в контактах как Призрак.
Достает из внутреннего кармана визитку и кладет рядом с папкой.
— О тебе в определенных кругах полно слухов. Многие тебя ненавидят, боятся, восхищаются, завидуют, но ни один не назвал бесчестным ублюдком. Так что подумай, стоит ли начинать им быть. Виктор не виноват в том, в чем ты его обвиняешь. Как и Ольга.
Уже у самой двери оборачивается и бросает тихо:
— Куда уколоть так, чтобы попало точно в цель, знают только близкие. Свяжись со мной, как закончишь. И да, — уже почти перешагнув порог. — Людям порой свойственно пропадать… без вести.