— Уходи, — хриплю задыхаясь.
Недоверчиво смотрит на меня, не двигаясь с места.
— Бля, да ты достал! — выхватываю ствол из кармана и направляю дуло в голову Руслана. — Мое терпение не вечно, «друг». Даю тридцать секунд, — вскидываю руку и смотрю на часы. — Время пошло.
— Ты ведь всё равно грохнешь меня, не сейчас — так позже. Чего тянуть?
— Учусь проявлять милосердие, — не отрывая взгляда от секундной стрелки, с характерным щелчком снимаю пистолет с предохранителя. — Осталось пятнадцать секунд.
Обостренный слух улавливает тихий хруст веток под тяжелой поступью Руслана. Опускаю пистолет и смотрю на его удаляющуюся спину. Эта картина навсегда останется еще одним ярким эпизодом в моей памяти. Последним воспоминанием о близком друге, любовь к которому я наживую, без анестезии ампутирую из сердца.
Оборачиваюсь, подаю рукой знак, и в тот же момент меня ослепляет свет фар двух внедорожников, притаившихся с противоположной стороны широкой поляны.
Не знаю, сколько стою, уставившись на глухую чащу погруженного во мрак леса, в которой скрылся Руслан. Время будто остановилось. В мертвой тишине слышно, как натужно скрипят верхушки деревьев, потревоженные мощными порывами ветра, и нетерпеливо рычат изголодавшиеся по охоте псины.
Перевожу взгляд чуть в сторону, туда, где на краю поляны стоят два внедорожника, и с каким-то пугающим спокойствием смотрю на людей в черном камуфляже, мельтешащих в свете фар. Медленно бреду в их сторону, провожу ладонью по холке одного из доберманов, который, стоит мне приблизиться, доверчиво утыкается прохладным носом в ладонь.
Присаживаюсь на корточки и по очереди ласково треплю каждого между ушами. Я с любовью отобрал лучших в своем предназначении: это выносливые звери, обладающие молниеносной реакцией, коварным методом атаки, неукротимым азартом и яростью. «Отряд дьявола» — таким ласкающим слух прозвищем нарекли эту четверку доберманов кинологи, вырастившие поистине прирожденных убийц.
Поднимаюсь на ноги и, глядя сверху вниз на заинтересованно следящих за моими движениями псов, командую тихо:
— Сидеть.
Четверка тут же послушно опускается на задние лапы. По очереди снимаю поводки с массивных ошейников, в которые встроены датчики слежения. Иду к своей машине и достаю из бардачка заранее приготовленный гриппер с кожаными перчатками внутри. Подхожу к навострившим уши псам, поочередно подношу раскрытый пакет к собачьим мордам, отчетливо понимая, что перешагиваю через тонкую грань точки невозврата. Колесо Сансары запущено. В эту ночь Руслан обретет долгожданную свободу, а я навсегда потеряю близкого друга.
Прикрываю глаза и вдыхаю полной грудью терпкий, пропитанный хвоей аромат ночного леса. Сегодня я вершу правосудие. В памяти всплывают слова, брошенные Русланом: «Я проклинаю тот день, когда впервые встретил тебя». Может, действительно не зря проклинал?
— Взять! — не открывая глаз, отдаю приказ. Ощущаю дуновение ветра от сорвавшихся с места псов.
Оставшись в одиночестве, иду к багажнику, достаю купленные на заправке дрова и жидкость для розжига. Выхожу к центру поляны и развожу огонь в том самом месте, где и двадцать четыре года назад. Тяжело оседаю на влажную землю, отрешенно глядя на костер. Не знаю, сколько я так неподвижно сижу, — прихожу в себя, когда мертвенную тишину ночного леса нарушает приглушенный, наполненный злобой лай собак, а спустя мгновение проносится душераздирающий нечеловеческий крик.
Мои плечи лихорадочно трясутся, а из горла вырывается хриплый всхлип, стоит только уловить в наполненном болью и отчаянием крике свое имя. Зарываюсь пальцами в волосы и с силой дергаю их в беспомощной попытке унять агонию в груди.
— А-а-а-а-а-а… — подскакиваю на ноги и кричу, до боли надрывая связки, стоит только лесу вновь погрузиться в гнетущую тишину.
Всё кончено. Свершилось. А я реву навзрыд, как в далеком прошлом. В день, когда неравнодушные соседи с силой отрывали детские пальцы от юбки пьяной вусмерть матери. Словно наяву передо мной щуплый мальчишка с широко раскрытыми испуганными глазами и робкой улыбкой на губах.
Ещё долго сижу в одиночестве у догорающего костра, погрузившись в тягостные мысли. Всё пытаюсь понять, с какого момента в моей жизни произошел разлом, который разрушил меня до основания, обнажив истинную ипостась зверя, притаившегося так глубоко внутри, что я было на некоторое время искренне поверил в присущую мне человечность.
Перевожу взгляд на накаляющуюся от легкого дуновения ветра горстку пепла, оставшуюся после костра. Я буду приходить сюда в этот день до самой смерти. Каждый год стану разводить огонь и оплакивать трагическую судьбу лучшего друга, его фатальный для нас обоих поступок. Руслан навсегда останется в этом лесу — призраком, наконец обретшим долгожданную свободу.
Неправильно я сказал двадцать четыре года назад. Настоящую дружбу не под силу разрушить даже самой смерти. Выцарапанное острыми осколками имя друга на сердце будет кровоточить до конца моих дней, не давая забыться.
Я лишился всего. Нет, не так. Я лишил себя всего. Собственноручно, методично уничтожил ту, кого любил и люблю больше всего на свете. В голубых, когда-то жизнерадостно светящихся глазах, теперь лишь неподдельный страх и ненависть. Я вновь остаюсь один на один со своим безумием.
Поднимаюсь на ноги, лишь, когда на горизонте появляются первые проблески рассвета. Разминаю затекшее тело, сажусь в машину и выезжаю из леса.
Михаил
Коротко стучу в дверь и, не дожидаясь ответа, давлю на ручку.
— Макар Сергеевич, приехал представитель Полянского, ждет вас в гостиной. Или мне проводить его в кабинет?
— Пусть обождет в гостиной, — не отвлекаясь от своего занятия и даже не удостаивая меня взглядом, отвечает тихо. — Красиво, правда?
Молчу, так как знаю, что вопрос риторический. Внимательнее вглядываюсь в мужскую фигуру, стоящую на коленях у горшка с крупным, еще не до конца раскрывшимся цветком, похожим на кувшин. Рядом на полу разложены всевозможные лопатки, какие-то упаковки с удобрениями, чуть поодаль стоит розовая лейка, купленная когда-то Ольгой Викторовной.
— Так, ладно, — прямо как есть, измазанными в земле руками, снимает золотые запонки, небрежно откидывая их на диван, закатывает рукава белоснежной рубашки. — Помоги мне перетащить его к окну.
Делать нечего, переносим тяжелую кадку с очередным редким растением ближе к свету.
— Вот так, — опрыскивая листья, приговаривает тихо, вновь погружаясь в свои мысли. — Здесь тебе будет гораздо лучше.
Выхожу из комнаты, бесшумно закрывая за собой дверь.
В самом начале нас с мужиками пугало его поведение. В какой-то момент я даже подумал, что Макар Сергеевич тронулся умом. Он изменился. Мог сутками не выходить из комнаты, с какой-то маниакальной одержимостью ухаживая за садом. Я помню, как погиб первый цветок. Точнее, все домочадцы это помнят и вряд ли кто-то хочет повторно пережить те сутки.
Долгое время я не мог понять его одержимости этим садом, трепетного отношения к каждому листику или проклюнувшемуся цветку. Это было необычно и, честно признаться, пугающе.
Здоровый, самодостаточный, наделенный неограниченными возможностями мужик, вселяющий на переговорах ужас и трепет. Порой хватало лишь мельком брошенного взгляда, чтобы окружающие на интуитивном уровне понимали: не стоит даже пытаться. Компромисса нет и не будет. Макар Сергеевич с легкостью пускал в ход козыри, всегда припасенные в рукаве. Иногда казалось, ради забавы вываливал помои в виде нарытых компроматов. Он, как опытный игрок, долго вынашивал план, с легкостью предугадывал следующий ход противника, и исход игры был предрешен. Не знаю, как шефу это удавалось, но в глубине души завидовал и восхищался его способностью влиять на подсознание людей.
На неделю он заточил себя в той комнате после казни Руслана. Не ел, практически не спал, только пил виски и поливал цветы. И разговаривал. С ней. Так, будто Ольга Викторовна была рядом.