Именно дефилирует. Плавно покачивая бедрами, проходит мимо Макара. Открывает дверцу и наклоняется к нижней полке, изгибаясь драной кошкой в пояснице, оттопыривает зад. Весьма аппетитный зад, судя по тому, как заинтересованно склоняет к плечу голову Макар, рассматривая эту выдру.
А еще полчаса назад в любви мне клялся. Вечной!
— Ух, — салютуя бутылкой, оборачивается Лена, легкомысленно улыбаясь. — Нашла!
И когда только успела верхние пуговки на халате расстегнуть? Молокозавод ходячий!
На поверхность памяти совершенно некстати всплывает брошенная когда-то Леной фраза: моль блеклая. Хочешь не хочешь, а проводишь параллель, сравнивая себя с кем-то. Впервые в жизни, между прочим! Сочная, яркая, раскованная, слегка вульгарная, на мой взгляд. Смазливое личико, высокая пышная грудь, тонкая талия и широкие бедра с упругим задом. К таким женщинам мужчины зачастую летят, порхая крылышками, как бабочки на яркий свет.
— Как хорошо, что сегодня наш вечер скрасит такой интересный мужчина, — продолжает петь оды Лена, присаживаясь на краешек дивана. — И шампанское кому открыть будет, и поухаживать за дамами.
Застываю в каком-то дичайшем напряжении, не сводя глаз с Макара, взгляд которого то и дело ныряет в вырез халата Леночки.
Стараясь больше не обращать внимания на воркующих голубков, быстро заканчиваем приготовления. Хочется заткнуть уши, чтобы не слышать мурлычущий женский голос и хриплый мужской смех. Мы не мешаем им? Вдоволь насмотревшись, я выхожу из комнаты, глотая злые слезы. На секунду кажется, что становится легче дышать, потому что в носу всё это время упорно стоял приторный аромат сладких духов Леночки.
Здраво, рационально мыслить не дает жгучее, пока еще не совсем знакомое чувство. Пересекая длинный коридор, иду в самый конец, туда, где находятся душевые для персонала. Закрываю за собой дверь и мечусь по небольшой комнате. Сознание ошпаривает словно кипятком — я ревную. Ревную Макара к этой дойной выдре с третьим размером груди, магнитом для мужских глаз.
Когда слышу за спиной тихий шорох, проклинаю себя, что не заперла дверь на ключ. Я ведь сейчас один оголенный нерв, только тронь — и коротнет…
Не спешу оборачиваться, ощущая шумное дыхание каждой клеточкой кожи…
— Трусиха…
Прикрываю веки в жалкой попытке взять под контроль разбушевавшиеся чувства.
— Что ты сказал? — резко оборачиваюсь, пытаясь разглядеть в полумраке комнаты мощную фигуру.
— Что ты трусиха, — и взглядом режет по живому, приближаясь.
— Зато ты у нас слишком смелый, — шиплю, отходя на шаг.
— Ага, — губы, на которые я смотрю не отрываясь, искривляет усмешка. — А еще дико возбужденный и самую малость злой.
— А я здесь при чем? Думаю, у тебя неплохо получится собственноручно решить эту маленькую проблему. Или Леночку попроси, она точно не откажет.
Вот зачем я это сказала?
— А на хрена мне Леночка? — напирает, медленно тесня к стене. — Я только маленьких трусишек трахать люблю. Точнее, одну, самую вредную и недоступную.
Господи, сумасшествие какое-то. Понимаю, что сама себя загнала в ловушку, а Макар всё ближе и ближе… С очень понятными, я бы даже сказала, с вопиюще выпирающими намерениями. Дышит шумно, на дне глаз пляшут черти…
— Как я могу променять свою сладкую девочку на ничего не значащую девку? Я же дурею от тебя, — большая ладонь ложится мне на талию и мягко давит, плотно прижимает к стене. — Превращаюсь в зверюгу, теряя человеческое обличье, — ведет губами по моей щеке.
Кожу покалывает от горячего дыхания, и мыслить здраво получается через раз, колени предательски подгибаются, плюс ко всему я еще немного зла из-за размера груди Леночки…
— Ты даже не представляешь, что делаешь со мной… — шепчет, прикусывая мочку уха, и тут же ведет языком по линии скул, прикусывает нижнюю губу. — Ты же чистый кайф, Оля.
Когда большие ладони накрыли мою грудь поверх халата, я, признаться честно, пропустила, всецело поглощенная тягучим голосом и жаркими губами.
— И грудь у тебя самая красивая, — шепчет в губы. — Идеальная… как раз для меня… Теперь ты примерно понимаешь, что я чувствовал в тот момент, когда был уверен, что ты за моей спиной — с Витей?
Дергаюсь, словно он только что ударил меня.
— Уйди, — отбрасываю ладони Макара и уязвленно обнимаю себя за плечи.
Он продолжает стоять невыносимо близко. Игривость исчезла. Опускаю веки и смотрю на ворот его футболки, прячась от цепкого, давящего взгляда, который тонко считывает мои эмоции.
— Посмотри на меня, — просит мягко.
Игнорирую просьбу, слепо уставившись на смуглую шею, на то, как дергается его кадык, как запредельно быстро пульсирует жилка. Кожей ощущаю жар тела, тяжелое дыхание, взгляд. Макар так близко, но между нами вновь целая пропасть. Я словно бы опять совсем одна посреди руин и выжженной дотла земли.
— Мне было страшно и больно принять то, что для тебя всё, что произошло между нами, было ложью. Я тогда струсил, Оль. Побоялся услышать от тебя, что любишь другого. Да я даже в глаза смотреть тогда опасался, потому что боялся увидеть в них равнодушие и холодный расчет. Я оказался слабым. Моей веры в нас не хватило, чтобы пройти через всё то дерьмо… — голос Макара срывается, он растерянно взъерошивает волосы, отступая на шаг, — бл**ь, достойно, что ли. Я творил всякую хрень, пытаясь скрыть, что меня это задело. Да что там задело — раздавило.
Воцаряется долгое, напряженное молчание. Я обессиленно стою, прислонившись к стене, затаив дыхание, слушаю его тихий, чуть дрожащий голос.
— Я не оправдываюсь. Нет оправдания тому, что я сделал и как повел себя. Не хватило тогда духу решить этот вопрос по-мужски. Я воевал с беззащитной девочкой и с самим собой… С той гнилью и злобой, что жили во мне.
Приближается, мягко ведет пальцами по щеке, поддевает подбородок, понукая посмотреть на себя. Наталкиваюсь на темный, полный раскаяния взгляд.
Сколько раз я представляла этот момент? Когда Макар осознает, узнает правду, будет жалеть обо всем сказанном и сделанном. Всей душой я жаждала, чтобы мое сердце не откликнулось, не забилось чаще. До сводящей с ума боли я мечтала переболеть Макаром.
Не отпустило. И болит ничуть не меньше, только теперь от осознания, что всё еще люблю, несмотря ни на что. Люблю его дерзкую улыбку, лучики морщин, родной запах. Настойчивость, упрямство, грязные словечки, даже когда прет как танк и берет нахрапом, потому что по-другому не умеет. Но именно этого мужчину я люблю всем сердцем.
Оказывается, боль настолько многогранна. Она может быть мрачной и пугающей, причинять невыносимые муки и разрушать, губить и выжигать, оставляя после себя глубокие раны и рубцы, но также дает понять, что ты еще жива и дышишь. Что всё еще не разучилась чувствовать, мечтать, прощать, любить, превозмогать, бороться. Если бы кто-то меня спросил, какого оттенка моя боль, я бы не задумываясь ответила: горького шоколада. Цвета любимых глаз, на дне которых плещется щемящая душу нежность и искреннее раскаяние.
Поддаваясь порыву, приникаю к груди Макара, утыкаюсь носом в шею, а он крепко, до хруста в ребрах прижимает меня к себе.
— Прости меня, маленькая, — зарывается пальцами в волосы, невесомо целует в висок. — Если бы только знала, как сожалею…
— Ладно, — улыбаюсь сквозь слезы, безбожно пачкая ворот светлой футболки потекшей тушью. — Но Леночку я тебе не простила…
— Дуреха ты моя, — заглядывает в лицо и звонко целует кончик носа. — На хрен она мне сдалась? Леночка — это триггер, вывести на эмоции, разозлить… Знаешь, как я струхнул, заподозрив, что безразличен тебе? Ты же как партизан, хрен поймешь, что у тебя там, в голове, происходит. А твое «сосуществовать» меня вообще чуть до белого каления не довело. Думал: всё, приплыли… Я же на полном серьезе отступить решил, если тебе настолько невыносимо мое общество. А ты у нас вон какая зажигалка, с пол-оборота завелась, — скалится довольно. — Ревнуешь, значит, не всё потеряно, — и бровями поигрывает.
Закатываю глаза и провожу ладонями по затылку, крепким плечам, втихую пользуясь моментом.