И Муссолини предстал перед ними именно таким лидером, живой легендой и «сверхчеловеком», для которого не было и нет ничего невозможного. Он стал не просто рупором настроений этого слоя, но его кумиром, героем сотворенного мифа. В отличие от прочих демагогов, коих в те времена появилось в Италии немало, Муссолини сумел не только проникнуться духом бывших фронтовиков, одним из которых был он сам, но и нащупать такие пружины в их сознании, которые усугубляли чувство обиды и побуждали к решительным действиям. Если бы он не нашел этой точки опоры, ему была бы уготована судьба безработного журналиста.
Муссолини и прежде был подвержен резким вспышкам гнева, мстителен и жесток, но теперь эти качества дополняли его облик «человека действия», готового на все. Однако маска бескорыстия скрывала холодный расчет. Один из журналистов, близко знавший Муссолини еще со времен Форли, дал ему психологически точную характеристику: «Он не ведает пределов насилию, ему чужды человеческие чувства, ни один призыв не находит отклика в его сердце, в котором царит лишь собственная страсть. Для него имеют значение только личные намерения, только личная воля». И это была воля к власти в самом широком смысле слова: власти над семьей, друзьями, женщинами, которыми он обладал, власти над обществом и страной. Муссолини нередко оказывался в плену собственных иллюзий, двигался по инерции, терялся в лабиринте событий, лиц, фактов, но при этом он всегда шел напролом к единственной цели — неограниченной власти над людьми. Эта неуемная жажда была его жизненной доминантой. Она определяла его заботы, мысли и поступки и не была до конца удовлетворена даже тогда, когда он оказался на самой вершине властной пирамиды. Именно поэтому он сумел одним из первых распознать в бывших фронтовиках ту силу, опираясь на которую можно было достичь желанной цели. И Муссолини энергично принялся за дело.
Еще в 1914 году после исключения из ИСП он вызывающе заявил: «Пока у меня есть карандаш в руке и револьвер в кармане, я не боюсь никого. Я силен, несмотря на то что остался почти один. Пожалуй, я силен именно потому, что остался один». И если карандаш был пущен в ход сразу, то теперь настала очередь револьвера. В марте 1919 года он собрал в Милане несколько десятков бывших фронтовиков, националистов, футуристов, которые решили создать «Фа-шио ди комбаттименто» («Боевой союз»). Муссолини так охарактеризовал кредо нового движения: «Мы позволяем себе роскошь быть аристократами и демократами, консерваторами и прогрессистами, реакционерами и революционерами, сторонниками легальности и нелегальщины в зависимости от обстоятельств времени, места и окружающей среды». Столь откровенная апология беспринципности открывала возможность использовать любые идеи и лозунги, приспосабливать их к настроениям масс, привлекать под знамена фашистов (так стали называть членов фашио) всех недовольных, независимо от их социальной принадлежности. Их главным требованием стало установление в стране «сильной власти» ради достижения «величия нации».
«Союзы борьбы», как грибы после дождя, стали возникать повсюду, где широко распространялась «Иль пополо д’Италиа». Фашисты сразу заявили о себе актами насилия: провокациями, погромами, поджогами и убийствами. Они устраивали налеты на помещения рабочих газет и профсоюзов, поджигали «палаты труда», крестьянские кооперативы и лиги, клубы и ячейки социалистов, преследовали их партийных вожаков и рядовых членов, обрушивались на демократов и либералов. В стычках с демонстрантами фашисты без колебаний использовали бомбы, револьверы, кастеты, дубинки, цепи и ножи. Их излюбленным издевательством стало насильственное накачивание людей касторкой. Мало кто из фашистов был склонен морализировать, но если таковые и находились, то мысль о морали рождала не сомнение, а уверенность в правоте, ибо насилие было оправдано с точки зрения так называемых высших национальных интересов. «Нам было необходимо проложить свой путь через насилие, через жертвы, через кровь, чтобы установить столь желанный массами порядок и дисциплину, а добиться этого слюнтяйской пропагандой было невозможно» — так Муссолини объяснит впоследствии кровавый разгул фашизма.