Должно быть, Каллан читает это на моем лице.
— Стой... стой, какого черта, Корали. Что случилось? — Лицо Каллана вытягивается, и на мгновение мне кажется, что он понял, что я больше не беременна. Но потом он говорит: — Вот дерьмо. Ты уже знаешь, да? Ты его уже видела?
И я понимаю, что он ни о чем не догадывается.
— Что видела?
— Фотография с тобой, которую я сделал пару недель назад с синяком под глазом. Тот, который от игры в лакросс? Я... — Он морщится. — Боже, знаю, что мне следовало сначала спросить, но это была такая сырая фотография, и ты была в Нью-Йорке, и, ну… я вроде как продал ее.
Мой желудок сжимается. Слишком хорошо помню этот снимок, о котором он говорит. Однажды вечером я пришла домой, а Малькольм был пьян в стельку. Я не сделала ничего плохого. Он даже не стал оправдываться, когда ударил меня ремнем, попав пряжкой по голове сбоку. Еще сантиметр — и он бы лишил меня глаза. У меня не было возможности скрыть это, поэтому отец наставлял меня, говорить, что получила травму во время игры в лакросс. Каллан поверил. Я не давала ему повода сомневаться. Однако он умолял позволить ему сфотографировать меня. Сказал, что синяки будут безумно контрастировать на изображении. В конце концов сдалась и согласилась. Даже в самых смелых мечтах никогда не думала, что кто-то еще увидит ее.
— Что ты сделал?
— Черт, — шипит он себе под нос. — Я такой идиот. Я продал его, Корали. Продал его журналу «Взлет и падение». — Он продолжает объяснять, что это за журнал, но я очень хорошо его знаю: у кровати Каллана лежит целая стопка их изданий, датированных по меньшей мере четырьмя годами ранее. — У них был конкурс, и я подумал, почему бы и нет, черт возьми, все равно не выиграю или что-то в этом роде. А потом в прошлый четверг они позвонили и сказали, что выиграл, и... черт, они поместили фото на обложку. Номер вышел вчера.
Какого хрена? Я позволила Каллану сфотографировать меня, а он поместил фотографию на обложку журнала?
Хмурюсь, изучая его лицо, пытаясь понять, шутит ли он. Каллан больше не улыбается, он выглядит обеспокоенным.
— У меня в сумке есть копия, Синяя птица. Хочешь посмотреть?
Я молча киваю. Каллан берет свою сумку и достает номер журнала, о котором идет речь, и вот она я, глаза сияют от эмоций, рот чуть полнее с одной стороны, чем с другой, как всегда... и темный синяк под правым глазом. Три слова наложены на фото большими белыми заглавными буквами: «Наши проблемные подростки». А затем внизу: «Образы и оригинальные произведения искусства из трущеб — новая глава от молодых голосов Америки».
Я продолжаю смотреть на него, надеясь, что мое лицо на обложке превратится в чье-то еще. Кэл понятия не имеет, насколько все плохо. Если мой отец увидит это, он убьет Каллана, а потом убьет и меня.
— Ты злишься, да? Господи, мне так жаль, Синяя птица. Просто подумал, что ты не будешь возражать. Ты же не из тех девчонок, которые наносят тонны косметики. Ты не тщеславна, как девяносто девять и девять десятых процента здешних девушек. Честно говоря, я бы никогда не отправил эту фотографию, если бы думал, что ты будешь возражать. Веришь мне?
Мой взгляд по-прежнему прикован к журналу, который он протягивает мне.
— Я потеряла ребенка, — шепчу я.
Я смотрю, как журнал опускается вместе с рукой Каллана.
— Что? — Его голос едва слышен, он кажется задыхающимся, как будто я только что ударила его в грудь. — Что значит, ты потеряла его?
Полагаю, такая формулировка звучит неуместно.
— Я имею в виду... — Мое горло горит, болит, сжимается. Больно глотать. Мне просто нужно выговориться. Как только слова выйдут на открытое пространство между нами, это будет половина битвы. — Я хочу сказать, что больше не беременна. Я потеряла ребенка. Он умер.
— Ничего не понимаю. Когда? Почему ты мне не позвонила?
Каллан понятия не имеет, насколько болезнен этот вопрос, учитывая то, что я отдала бы все на свете, чтобы сделать именно это, когда была заперта в том подвале. Обида переполняет меня, оставляя горький привкус во рту. Мне приходится напоминать себе, что он ни в чем не виноват. Я должна была уехать. Он знал, что вряд ли получит от меня весточку. Кэл хотел, чтобы я наслаждалась временем, проведенным вне штата, вдали от моего властного отца.
— Не хотела говорить тебе об этом по телефону, — говорю я. Темные глаза Каллана сверкают, наполненные болью, гневом, печалью, отрицанием. Вижу, как эмоции сменяют друг друга, когда он засовывает журнал обратно в сумку и продевает руки в ремни.
— Нужно выбраться отсюда, — говорит он.
Шейн и Тина окликают нас, подзывая к своему столику, когда мы проходим мимо них, но Каллан продолжает идти, спотыкаясь, словно зомби. Снаружи солнце стоит высоко над головой, воздух искажен волнами тепла, асфальт мягкий и липкий под ногами, пахнущий озоном. Вокруг никого нет. Никто не настолько безумен, чтобы слоняться по улицам в такую жару.
— Ты в порядке? — Каллан резко оборачивается, его глаза блестят от непролитых слез. — Все было плохо? Ты в порядке? — повторяет он.
Просто киваю, не желая рисковать открыть рот. Мой голос сорвется, и это будет конец для меня — я начну плакать и не смогу остановиться.
— Жаль, что меня там не было, — бормочет он. —Я, бл*дь, должен был быть там с тобой.
— Ты ничего не смог бы сделать. — Это гораздо правдивее, чем он может себе представить. Если бы он был там, когда мой отец узнал наш секрет, то был бы в инвалидном кресле до конца своей жизни — если бы ему повезло, — и наш ребенок все равно бы умер.
— Но почему? Как это произошло?
Я прикусываю губу, мои глаза яростно щиплет.
— Иногда это просто... это просто происходит, Кэл. Иногда такое случается.
Он задумывается на секунду, глядя куда-то вдаль над моей головой, хотя я могу сказать, что он ничего не видит.
— Я знаю... знаю, что, вероятно, не смог бы остановить это, но должен был быть рядом с тобой, Корали. Ты ведь нуждалась во мне. — Снова киваю и чувствую, что съеживаюсь, и стоическое выражение, которое пыталась сохранить на лице, исчезает, когда я разражаюсь слезами. — Вот черт. Иди сюда. — Каллан обнимает меня и нежно целует в висок и щеку, покачивая из стороны в сторону. Чувствую, как его слезы заливают и мое лицо. Я видела его плачущим только один раз — когда забралась к нему в постель через пару ночей после того, как Джо сказала нам, что умирает. С тех пор он мужественно помогает ей, возит ее на химиотерапию и обратно. Он был сильным ради для нее, что не означало никаких слез. До сих пор.
Каллан держит мое лицо в своих руках, яркие бриллианты свисают с кончиков его темных ресниц.
— Мне очень жаль, Синяя птица. Мне так чертовски жаль. Знаю, что мы не планировали заводить ребенка. Знаю, что мы сами еще дети, но я бы позаботился о вас обоих. Поддерживал и любил вас обоих, несмотря ни на что. Позже, когда мы будем готовы, мы можем попробовать еще раз. Если захочешь. Если ты все еще хочешь семью со мной.
Чувствую боль, исходящую от него, как свою собственную. Я была так напугана, когда узнала, что беременна, но рассказ Каллану изменил это. Он успокоил меня, впервые заставив почувствовать приятное волнение. Больше всего на свете хочу иметь от него ребенка, но теперь этого никогда не случится. Я знаю, что должна сделать, и это меня погубит.
— Обед почти закончился, — говорит он, прислоняясь своим лбом к моему. — Ты сможешь прийти позже? Наверное, нам стоит еще немного поговорить об этом.
Я говорю ему, что приду, и целую на прощание.
Глава 20
Корали
Прощание.
Прошлое
Кухня в доме Каллана безупречно чистая. В промежутках между школой, заботой о маме и баскетболом (Джо отказывалась позволить ему уйти) Каллану каким-то образом удается поддерживать здесь идеальную чистоту и порядок. Я слышу, как он наверху разговаривает с матерью, пока та кашляет и отплевывается. Ей так трудно спать большую часть времени. Некоторое время назад у нее развилась пневмония, как побочный эффект лечения рака, и хотя она в конце концов прошла, Джо так и не удалось избавиться от мучительного кашля, который мучает ее всякий раз, когда она ложится.