— Я не могла оставаться рядом с этим домом больше ни секунды. Не могла жить здесь, в соседнем доме, зная, через что мне пришлось пережить в том подвале. Он никогда бы меня не отпустил. И ты бы это понял. Поехал бы со мной, Каллан, а Джо нуждалась в тебе. Вы оба нуждались друг в друге. Я не могла так поступить с вами обоим.
— Это было не твое решение, Корали. Боже. Не могу поверить, что ты мне не сказала.
Я встаю и иду обратно на кухню, где нахожу свою одежду. Надеваю боксеры и джинсы, а затем несу одежду Корали обратно к ней, где она сидит на диване, завернутая в потрепанную старую материю, которую стащила с кофейного столика. Она забирает у меня свои вещи и быстро одевается, не глядя на меня. Прислоняюсь к дверному косяку, наблюдая за ней, разрываясь между криком и плачем. Она прошла через это одна. Прошла через весь этот ужас одна, а я бы поддержал ее. Я бы позаботился о ней, будь у меня такая возможность, но она предпочла нести это бремя на своей спине, и посмотрите, что произошло.
— Так ты была здесь? Все это время, пока я думал, что ты в Нью-Йорке, ты была здесь? По соседству? В подвале?
Корали закрывает лицо руками, всхлипывает, качает головой вверх-вниз. Она не может говорить. Меня тошнит, я бегу на кухню и, наклонившись над раковиной, блюю, мой живот и спина напрягается, напрягается все тело, когда понимаю, что это значит. Она была совсем одна. Корали бесшумно появляется на кухне, все еще плача, хотя, кажется, уже пришла в себя. Она кладет руку мне на спину, и я оборачиваюсь, хватая ее за запястье.
— Ты любила меня? Тогда? — рявкаю я.
— Конечно, я любила тебя. Половину времени не могла дышать без тебя, Каллан.
— Тогда как ты могла держать меня в таком неведении? Почему ты не доверяла мне настолько, чтобы позволить защитить тебя?
Она опускает голову, тяжело сглатывая.
— Я всегда доверяла тебе, Каллан. Всегда. Но тогда все было ужасно, и знала, как это на тебя подействует. Правда о том, что произошло, вывернуло бы тебя наизнанку, и было уже слишком поздно, чтобы уберечь меня. Я была за гранью спасения. А ты... ты все еще мог спастись. Знала, что потеря Джо и так будет достаточно душераздирающей. Я не могла навалить на тебя еще больше боли и страданий. Просто не смогла этого сделать.
— Черт возьми. Я должен был знать, Корали.
Начинаю расхаживать взад и вперед по маленькой кухне, пытаясь избавиться от чувства разочарования, но оно не рассеивается. Оно становится все сильнее и сильнее, накапливаясь внутри меня, пока не захватывает меня целиком. Я так зол, что готов лопнуть от ярости, и не знаю, что с собой делать. В конце концов позволяю ярости захлестнуть меня. Отдаюсь шипящему, клокочущему хаосу внутри меня, и следующее, что знаю, это то, что вбиваю свой кулак в гипсокартон кухонной стены. Белая пыль летает повсюду, забивая воздух, но я, кажется, не могу заставить себя остановиться. Корали взвизгивает, отскакивает назад и обхватывает себя руками. Она выглядит такой испуганной, и на мгновение я пытаюсь понять, почему. Затем понимание щелкает, когда тихий голос в моей голове шепчет: «Ее избивали, идиот. Отец годами применял к ней насилие. Конечно, она испугается, если ты начнешь бить кулаком по вещам».
— Боже, Корали, прости меня. Господи. Иди сюда. — Она не двигается с места и дрожит, как лист, когда я хватаю ее и притягиваю к себе. — Я никогда, никогда не сделаю тебе больно, как бы ни злился, Синяя птица. Прости, мне не следовало этого делать.
Моя рука пульсирует от боли, костяшки пальцев ободраны и покрыты ссадинами, но это не так больно, как болит мое сердце. Корали плачет, прижимаясь ко мне, ее слезы текут по моей обнаженной груди, и мы вдвоем стоим так некоторое время. Я знаю, что ей больно. Было больно все эти годы. Мне больно за нее, за все, через что она прошла, но я также немного обижен. Если бы только она верила в нас. Если бы только доверила мне свою защиту. Конечно, в то время я был подростком-идиотом, но наша любовь была настоящей. Но отдал бы за нее жизнь, если бы хоть на секунду подумал, что она в опасности. Я бы сдвинул горы и сдержал моря, если бы только это означало, что она в безопасности.
В конце концов Корали перестает плакать. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, влажными от слез, и я теряюсь в этом проклятом темном пятне в ее радужке. Однажды я сказал ей, что это похоже на бушующий шторм на поверхности Юпитера, и это до сих пор так. Она самое потрясающее, очаровательное создание, которое я когда-либо встречал. Корали действительно похожа на птичку — маленькая, осторожная, замысловатая и красивая. И готова взлететь при первых признаках опасности.
— Мне нужно, чтобы ты сейчас ушла, — говорю я ей.
Ее лицо вытягивается, как будто она ждала этого с тех пор, как заговорила. Как будто она уже смирилась с этим.
— Да. Конечно. Все нормально. Я понимаю.
— Мне просто нужно время, чтобы все обдумать. Я не могу этого сделать, когда ты так на меня смотришь.
Корали кивает.
— Ты, вероятно, не сможешь простить меня, Каллан, но ты должен знать, что я сожалею о своем решении каждый день с тех пор, как попрощалась с тобой. Знаю, что должна была сказать тебе, и знаю, что должна была остаться.
Она отпускает меня и тихо выскальзывает из кухни. Я остаюсь, глядя сквозь гигантскую гребаную дыру, которую только что пробил в стене, в соседнюю гостиную, и впервые за двенадцать лет чувствую себя опустошенным. Это чертово облегчение.
Глава 22
Каллан
Никаких сюрпризов.
Настоящее
Я разговаривал с Малькольмом Тейлором только один раз. За все то время, что мы с Корали скрывались, фотографировали, яростно прижимались друг к другу в моей постели, избегали его, как только могли, когда старый ублюдок так упрямо контролировал ее, у меня был только один случай встретиться с ним лицом к лицу и поговорить по-настоящему. Сейчас мне это кажется странным, но тогда я почувствовал облегчение. Корали говорила, что он был твердолобым ослом, слишком заботливым, и я был готов поверить ей на слово и избегать его любой ценой.
— Но ты ведь никогда не подозревал, что он причиняет ей боль. В тот вечер, когда она уехала из города, она впервые заговорила об этом. Я помню, чувак. Помню, что тоже был шокирован, когда ты мне об этом сказал. Она всегда хорошо это скрывала. — Шейн дает мне третье пиво.
Я сидел дома и пытался все обдумать после того, как Корали ушла, но начал немного сходить с ума. Заглянул в «Уиллоуби» в поисках старого друга, с которым можно было бы поговорить, и мы отправились в «Чейз» — единственную забегаловку в городе, которой, похоже, удалось избежать модернизации. Мы с Шейном часто приходили сюда и напивались в хлам после смерти моей мамы. Даже не помню, сколько раз меня рвало в мужском туалете. С той скоростью, с которой мы пьем, я, вероятно, сегодня вернусь к этой традиции, хотя бы ради старых времен.
— Да. Я ни хрена не знал. Но часть меня чувствует, что я должен был знать так или иначе.
— Черт, чувак. Я все еще не могу поверить, что ты собирался стать отцом. Не могу поверить, что ты собирался стать отцом и не сказал мне об этом.
— Прости. Похоже, тогда мы все были полны секретов. — Я делаю очередной глоток своего пива, радуясь, что оно холодное, как лед, и не могу почувствовать, насколько оно дешевое и дерьмовое. — Не то чтобы мы тогда кричали об этом с крыш, понимаешь?
Шейн хмыкает.
— Ты злишься на нее? Винишь в том, что случилось?
Я замираю с бутылкой пива, прижатой к губам, глядя на жужжание желтого и красного света, отражающегося в зеркале бара от музыкального автомата позади нас. Мой разум, кажется, резко отключился.
— Не знаю, — отвечаю я, потому что это чистая правда.
Я не знаю, что, черт возьми, теперь должен думать и что чувствовать. Знаю, что люблю ее. И это никогда не изменится. Но считаю ли ее ответственной за смерть нашего ребенка? Было бы легко злиться и обвинять ее. Малкольм уже мертв, так что еще большая ненависть к нему не заставит меня чувствовать себя лучше. Ненависть к Корали, возможно, заставит меня почувствовать себя наконец-то праведным и свободным, способным вернуться в Нью-Йорк, не чувствуя, что потерпел неудачу в достижении чего-то с ней здесь, но это будет вынужденно. Она не лгала ради обмана. Она солгала, чтобы спасти меня от дальнейших страданий. Я качаю головой, поднимаю бутылку пива и выливаю половину ее содержимого себе в глотку.