Каллан снова осыпает меня поцелуями.
— Пойдем со мной, — шепчет он. — Я хочу тебе кое-что подарить. — Думаю, что паника должно быть отразилась на моем лице. Он смеется. — Не волнуйся. Ничего страшного.
Стоя перед баром, Каллан достает из кармана что-то, от чего у меня щиплет глаза: это одноразовая камера, точно такая же, как те, что он давал мне, когда мы были детьми. Он выглядит паникующим, даже почти смущенным.
— Я думал о том, чтобы просто дать тебе цифровую камеру. Тебе было бы гораздо проще использовать ее. Но... не знаю. — Он пожимает одним плечом, протягивая камеру мне. — Я надеялся, что ты возобновишь наше маленькое состязание. Но на этот раз, к черту десять лет. Мы должны проявить эти фотографии через год. И мы должны сделать это вместе.
Он рассказал мне, как проявил мои фотографии и нашел мою картину с тремя птицами. В какой-то момент мы переберем оставшиеся камеры и проявим их все. На этих пленках хранятся бесчисленные истории, шутки и секреты. Было бы стыдно не вернуться к ним, даже если они вызывают болезненные воспоминания из прошлого.
Я беру у него одноразовый фотоаппарат и ухмыляюсь.
— Конечно. Думаю, это было бы забавно. С нетерпением жду этого.
Посмотрев вниз на корпус камеры, я вижу, что маленькое окошко, показывающее, сколько снимков было сделано, уже снова настроено на тридцать один, точно так же, как это было, когда Каллан подарил мне ту самую первую камеру на мой день рождения.
— Ты опять жульничал? — спрашиваю я, указывая на маленькую белую цифру сквозь пластик. — Это еще одно послание «Я люблю тебя»? Потому что если это так, то ты немного отстал от жизни, Каллан Кросс. Я поняла это давным-давно.
Каллан сдерживает улыбку, заключая меня в объятия. Мне приходится вытянуть шею, чтобы посмотреть на него, слегка прищурившись, как будто я ему не доверяю. Каллан, возможно, делает фантастическую работу, притворяясь, что он не хочет улыбаться, как идиот, прямо сейчас, но он не может скрыть то, что в его глазах.
— Дело не в этом, я обещаю, — говорит он.
— Ты собираешься сказать мне, что это?
Он медленно качает головой из стороны в сторону.
— Тебе придется быть со мной достаточно долго, чтобы это выяснить.
— Похоже на то.
Подношу камеру к своему лицу, делая огромный шаг назад, чтобы я могла сделать снимок. Он смеется, когда я фотографирую его, запрокинув голову и подставив горло объективу. В этот момент он выглядит идеально — каким-то умиротворенным, расслабленным. Как будто все наконец встало на свои места. И я полагаю, что это действительно так.
Каллан забирает у меня камеру и, сверкая зубами, перематывает пленку. Между тем, его глаза сверкают озорством и желанием. Мы не спали вместе с той ночи, когда он сжег дом Малкольма. Мы проводили вместе каждую свободную минуту, целуясь и обнимая друг друга, лаская и любя, но он не был внутри меня. Но сегодня вечером, могу сказать, что все изменится.
— Ты переживаешь по поводу встречи с Полом? — спрашивает Каллан. — Как думаешь, есть ли шанс, что ты снова войдешь в ту дверь, снова безумно влюбишься в него и забудешь обо мне?
— Ты прекрасно знаешь, что его зовут Бен. И нет, я не беспокоюсь о том, что увижу его. Мы уже много лет не подходим друг другу. И сейчас я гораздо сильнее, чем была, когда уезжала из Калифорнии. И я собираюсь собрать свои вещи и уехать оттуда, даже не оглядываясь. А как насчет тебя? Как ее там? Стиви? — Я показываю ему язык.
— Рей. А мы с Рей никогда не встречались. Мы были просто друзьями.
— С привилегиями.
Фотоаппарат возвращается в карман. Он делает шаг вперед, обхватывая мое лицо обеими руками.
— Но я никогда не видел ее, Корали. Никогда никого не видел, кроме тебя. В первый раз, когда мы заговорили, когда ты лежала под всеми этими книгами, распростертая на полу, я видел только тебя. Ты была всем. И остаешься всем. Мне потребовалось день или два, чтобы оправиться от боли, которую ты мне причинила, Синяя птица. Но когда заперся в своей спальне и проявил те фотографии, которые ты сделала, боли не осталось. Не осталось гнева. Только грусть из-за того, что нам пришлось пережить, и твердая решимость, что никому из нас не придется проходить через что-то подобное снова. Ты можешь пообещать мне это, Корали? Боже, пообещай, рассказывать мне все, несмотря ни на что.
Пытаюсь опустить голову, мои глаза горят, когда я пытаюсь сдержать слезы, но Каллан не позволяет мне отвести взгляд. Он наклоняется так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и вижу, как сильно он нуждается в том, чтобы я дала ему это обещание. Не потому, что он мне не доверяет. Не потому, что не честен со мной и все еще злится. Ему нужно, чтобы я пообещала ему это, потому что он любит меня, а когда мне больно, больно ему. Он должен знать, что я дам ему возможность спасти меня, даже если моя гордость не хочет этого.
Я киваю, с трудом сглатывая.
— Клянусь.
Каллан целует меня снова, и на этот раз это не нежные, мимолетные поцелуи, которыми он целовал меня в баре. Поцелуй глубокий и проникающий. Он притягивает меня к своему рту, наши губы крепко прижаты друг к другу, его руки в моих волосах, его дыхание теплое и тяжелое. Когда он отстраняется, то прижимается своим лбом к моему, нежно улыбаясь.
— Настоящее и будущее не могут изменить прошлое, — шепчет он. — Но с течением времени боль притупляется. Все, что нам нужно, это смотреть вперед и идти на свет. Позади нас может быть тьма, Синяя птица, но впереди нас ждет прекрасное будущее.
Эпилог
Корали
Колорадо.
Я редко вспоминаю о своем пребывании в Лос-Анджелесе. Теперь это кажется таким сюрреалистичным — представить, что провела там так долго, живя такой странной, приглушенной жизнью. Вернувшись в Порт-Ройал, сказала Тине, что предпочитаю работать одна в своей студии, не видя никого изо дня в день, и в то время я верила в это. Но все изменилось, когда мы с Калланом переехали в Колорадо. Дом, который купили, выходит окнами на реку Норт-Платт, на бесконечное море лесов и гор, и я начала устраивать семинары для художников. Люди приезжают со всей страны, чтобы остановиться в крошечных домиках, которые мы построили на нашей земле, и я учу их рисовать. Это гораздо полезнее, чем одинокое существование, которое вела раньше.
Каллану все еще приходится ездить на съемки, но в последнее время он все чаще бывает дома. И вообще перестал заниматься модной фотографией и работает исключительно для журналов о дикой природе, что ему, кажется, нравятся гораздо больше, чем студийные вещи.
Мы просыпаемся, гуляем, плывем, занимаемся любовью. Очень часто занимаемся любовью. То, что я снова с Калланом, похоже, разбудило во мне сексуальность. Я была ребенком, когда потеряла с ним девственность. Секс был таким новым и ошеломляющим. Я всегда боялась, что сделаю что-то не так, что не смогу удовлетворить его. Впрочем, это уже не проблема. И знаю, как свести его с ума, а он знает, как довести меня до крайности. Мы провели час за часом, исследуя тела друг друга, рассказывая друг другу, что нам нравится. За последние десять месяцев мы столько времени провели в постели, что, по идее, нам больше нечего было бы узнать друг о друге, и все же, когда он прикасается ко мне, все кажется новым, захватывающим.
Перебираю свои материалы, заново переживая последний раз, когда Каллан занимался со мной любовью, когда я слышу, как хлопает входная дверь внизу. Я подпрыгиваю, роняя пластиковый контейнер с кистями на пол, и они вываливаются из коробки, катясь по голым половицам.
— Синяя птица! — зовет меня Каллан. Я слышу громкий стук, а затем еще два удара, когда он сбрасывает ботинки. Это его привычка — стена перед входом покрыта потертостями и отметинами там, где он сбрасывает свои ботинки, и они ударяются о краску каждый раз, когда он приходит домой. — Синяя птица, ты где?
Я ухмыляюсь, выбегая из студии на лестничную площадку. Перегнувшись через перила, вижу, что он прислонился к косяку кухонной двери и смотрит на меня с огромной ухмылкой, приклеенной к его лицу.