Она чувствовала то же самое, когда была здесь одна? Неужели Корали лежала в темноте, чувствуя, что не может дышать?
В конце концов пробегаюсь пальцами стене рядом со мной и нахожу то, что ищу. Но не сразу нажимаю на выключатель. Задерживаюсь на секунду, чтобы сделать последний неглубокий вдох, чтобы попытаться понять, каково это было для нее. Без сомнения, это было бы ужасно.
Не знаю, чего ожидаю, включая свет. Может быть, набор цепей в углу, привинченных к стене, грязный матрас в углу, ржавые спирали пружин, торчащие из изъеденной молью ткани, царапины по всем стенам. Но это не так. Когда включаю свет, тело напрягается и готовится к худшему, но я вижу, что здесь ничего нет. Буквально ничего. Никаких верстаков, инструментов, морозильников. Ничего из того, что можно найти в обычном подвале. Стены — голый бетон. Пол — утрамбованная земля. Открытые балки, поддерживающие потолок и стены, сделаны из необработанного дерева, и они выглядят так, как будто их когда-то покрыли каким-то лаком. Помещение выглядит так, будто его никогда ни для чего не использовали, не говоря уже о тюрьме для семнадцатилетней девушки.
Мне приходиться покинуть подвал и вернуться в свой гараж, чтобы найти лопату. На деревянной ручке выгравировано: «Джо Кросс». Мне кажется странным использовать для этой цели мамино садовое оборудование, но у меня нет терпения искать что-то еще. Я спускаюсь по ступенькам соседнего подвала с сердцем где-то между горлом и желудком, голова кружится от гнева. Я принимаюсь за работу.
Корали никогда не говорила, где она похоронила тело.
В какой-то момент снимаю рубашку, мой торс скользкий от пота, и я продолжаю работать в течение долгого времени. Понятия не имею, как глубоко она могла копать. Понятия не имею, пыталась ли она скрыть это место от Малкольма. Все, что я знаю, это то, что я не покину это зловещее, ужасное гребаное место, пока не найду тело моего ребенка.
Когда я достигаю своей цели, уже за полночь. Я осторожно поднял более половины пола подвала, копая и затем заполняя ямы, пока, наконец, не наткнулся на небольшой грязно-белый кусок материала примерно в футе под поверхностью. Он сложен и изношен, такой потрепанный и старый, что почти разваливается у меня в руках, когда я поднимаю его с земли.
Он такой легкий. Может быть, этот свернутый сверток ткани — не то, что я ищу. Но Корали была всего на четвертом с половиной месяце беременности. Ребенок едва успел бы сформироваться. И уж, конечно, весил бы не так уж много. И по прошествии всего этого времени…
Я думаю о том, чтобы открыть ткань. Но это так чертовски жутко. Я просто не могу этого сделать. Мой ребенок, кем бы он ни был, уже очень давно находится в состоянии покоя. Было бы неправильно, если бы я нарушил этот покой. Это разобьет мне сердце. И кроме того, когда я осторожно переворачиваю сверток в руках, я вижу что-то отчетливое, что дает мне понять, что это то, что я ищу — выцветшие, грязные очертания Синей птицы.
Мне кажется, что кто-то держит меня за горло, не давая дышать. Я, бл*дь, не могу поверить, что это происходит. Это слишком сюрреалистично, слишком ужасно. Слишком больно. Опустившись на землю, я прижимаю к себе тонкий пучок волокон, держа его обеими руками, и всхлипываю. Я, бл*дь, рыдаю, пока мое горло не хрипнет, а глаза перестают видеть.
Корали
Остаюсь у Фрайдей. Это странно, но знание того, что Каллан находится через дорогу, дает мне некоторое утешение. Я провела слишком много времени здесь, в Порт-Ройале, пытаясь убежать от него, быть как можно дальше от него, но теперь, когда рассказала ему все, все изменилось. Я хочу быть с ним. Мне нужно быть с ним. Хочу, чтобы меня простили. Но в глубине души думаю, что уже слишком поздно.
За окном спальни темно, когда Фрайдей врывается в крошечную гостевую комнату в задней части дома и будит меня.
— Корали. Корали, дитя. Немедленно поднимайся и вылезай из постели.
Я моргаю, пытаясь понять, где нахожусь.
— Что? Сколько времени? Все в порядке?
Фрайдей всегда казалась здоровой, как лошадь, но на самом деле ей уже далеко за восемьдесят. И она действительно не любит принимать лекарства от диабета. На мгновение я впадаю в панику, думая, что с ней что-то не так.
Ее глаза выпучены, белки видны, когда она отчаянно трясет меня на кровати.
— Что я сказала, дитя? Вставай и вылезай из постели сию же секунду. Что-то происходит на другой стороне улицы. Что-то плохое.
Я сразу же перестаю беспокоиться о диабете Фрайдей и начинаю дико беспокоиться о Каллане в старом доме его матери, который мог каким-то образом пострадать. Есть все шансы, что он напился, бушевал внутри, упал с лестницы и сломал свою дурацкую шею. Вылезаю из кровати и несусь по коридору, ныряя вокруг внушительных размеров Фрайдей, пытаясь выбраться на улицу. На мне одна из ее огромных ночных рубашек. Как только я рывком открываю входную дверь и выбегаю на крыльцо, сильный порыв теплого ветра подхватывает ткань, заставляя ее вздыматься вокруг меня в море белого хлопка. Позади меня Фрайдей пыхтит и ворчит, неуклюже спускаясь по лестнице. Через дорогу, на другой стороне дороги, мой старый дом заживо пожирает огонь.