Обычно это занятие — долбать монстров — доставляет мне искреннее удовольствие, если не сказать больше: абсолютный кайф! Напрасно папенька с матушкой считают, что игры — полный отстой и можно заняться чем–то более полезным для будущей профессиональной деятельности. Особенно эта моя будущая деятельность не дает покоя папеньке, такое ощущение, что он собирается втемяшить мне в башку всё то, чем сам бы хотел, но так и не смог заняться.
А тут монстры! И сколько ни объясняй родичам, что для меня это как для какого–нибудь придурка сплав по горной реке, папенька с матушкой ни черта не понимают, нависают с двух сторон и талдычат, талдычат — мол, зря время тратишь, возьми лучше книжку почитай (это матушка), в тренажерный зал сходи (папенька), в общем — ни секунды покоя!
Но сейчас долбание монстров не приносило мне никакой радости.
Совсем рядом за своим компьютером сидела Симба, и если я поворачивал голову вправо, то мог видеть её профиль и красную челку, растрёпанную и мокрую от жары.
Я ничего не мог с собой поделать, моя сумасшедшая тётушка с комфортом поселилась в моей черепной коробке и вытеснила оттуда всё остальное.
И дело не в том, что я влюбился в неё, — это не имело бы смысла, влюбляться в родственниц бесполезно, не знаю почему, но уверен, что это так. Тем более что она старше, а я для неё — просто мальчик, которого ей сдали на хранение. Лучшее, что она могла бы придумать, — поместить меня в чемодан, закрыть его на ключ и убрать в кладовку до приезда родичей из их треклятой Турции! По крайней мере, тогда бы я не пялился на неё постоянно — пялюсь, хоть и понимаю, что ей это не в кайф, она как–то смущённо вздрагивает под моими взглядами, а сам я краснею, точно полный идиот, недоделанный дистенциальный коблоид, становлюсь такого же цвета, как её волосы, но всё пялюсь и пялюсь…
Очередной монстр попался под руку, пришлось его грохнуть, кишки размазаны по всему монитору!
А вообще — зачем она так странно покрасилась?
Спросить? Не спросить? Спросишь — ещё обидится…
Я не влюбился в неё, но она сейчас интересует меня больше всего на свете. Особенно после того как я наткнулся на её сетевой дневник. Мне кажется, она несчастна, хотя как–то во время очередной перепалки матушка обиженно говорила папеньке, что ничего не поделаешь, счастливых людей в этом мире нет, и сама она не может отнести себя к их числу.
— Отчего это? — возмутился папенька.
— Например, потому, — ответила матушка, — что ради меня никто никогда не совершал подвига. Знаешь, как это обидно?
— Вся моя жизнь с тобой — подвиг! — сказал папенька, и тут мне пришлось свалить подальше, потому что матушка разъярилась не на шутку, и по комнате залетали грозовые молнии.
Но вообще–то подвиг — это прикольно. Наверное, приятно, если ради тебя делают что–то, чего никто ещё не делал.
Симба достойна подвига.
Она сидит неподалёку от меня, склонившись над клавиатурой, и лицо у неё довольно–таки злое.
А я думаю, какой бы мне подвиг совершить.
Можно представить, что я мочу монстров не просто так, а потому, что именно они виноваты во всех Симбиных неприятностях. И чем больше монстров я урою, тем больше шансов, что жизнь Симбы изменится.
Нет, это явная глупость. Какая–то полная мистика, как говорит в таких случаях папенька. Вот если бы монстры похитили Симбу, а я бы её освобождал. Замочил этого, замочил того… Ба, а вот меня нежданно–негаданно замочили…
Приходится запускать игру заново.
Между прочим, один подвиг я уже совершил — замазал–таки трубу под унитазом, Симба взяла у соседей специальную мастику, и я за полчаса управился! В благодарность за бифштексы, которые сам и поджарил. Сам поджарил, сам съел, да ещё и унитаз больше не подтекает. Но всё это не настоящие подвиги, а так — отработка крыши над головой.
Если б я умел, сочинил бы какую–нибудь крутую песню.
Это, наверное, было бы сродни подвигу.
Женщины ведь любят, когда в их честь поют серенады, — тут я могу даже на папеньку с матушкой не ссылаться, без них знаю.
Вот только песни я сочинять не умею, хотя гитара у меня есть и я даже пытаюсь на ней наигрывать. Уже второй год. Это всё тоже папенька — как–то он долго объяснял матушке, что весь свой подростковый период (так и сказал — «весь мой подростковый период») мучил гитару, но безрезультатно, так как у него не было слуха…
— И теперь нет! — перебила матушка.
— А теперь он мне и не нужен, — сказал папенька, — теперь мне и без него нормально, а тогда было плохо. Тогда я хотел клёво играть на гитаре, а теперь уже не хочу…