Боль обручем сдавливала лоб, колола виски и путала мысли. Постепенно мучительное ощущение отступило, и мужчина, как это обычно бывало, тут же почувствовал небывалый подъем и готовность работать дальше.
Тут весьма кстати вернулся секретарь и подробно изложил все виденное. Госпожа Шорова своим рассказом привела общество в ажитацию, однако присяжные ограничились вердиктом: «Смерть господина Ларгуссона имела насильственный характер и воспоследовала из-за действий неустановленных по делу лиц или лица». Коронер графства был давним другом господина Рельского, а последний применил все свое влияние, дабы добиться столь обтекаемой формулировки. Конечно, обыватели остались весьма разочарованы, но мирового судью менее всего занимало их мнение.
Секретарь закончил доклад и почтительно уставился на патрона. Он походил на гриб: неизменная широкополая коричневая шляпа; накрахмаленная до хруста белая манишка; аромат ветивера и пачули, напоминающий мох, сосновые иголки и сырость…
Постукивая пальцами по столу, господин Рельский уточнил:
– Вы передали письмо инспектору?
Фергюссон тонко улыбнулся и ответил:
– Разумеется. Осмелюсь заметить, господин Жаров пришел в крайнее волнение и…
Он не успел договорить, распахнулась дверь, и доложили о приходе инспектора.
Полицейский взволнованно поздоровался и принялся мять в руках шляпу.
– Приветствую вас, – будто неохотно кивнул в ответ мировой судья. – Присаживайтесь, полагаю, наш разговор будет долгим.
Похоже, это известие нисколько не обрадовало полицейского, который с понурым видом опустился в кресло напротив.
Господин Рельский внимательно взглянул на гостя, от былой франтоватости которого не осталось и следа. Господин Жаров казался раздавленным. Так роскошное одеяние, намокнув, превращается в заурядную тряпку…
Мировой судья, хмыкнув про себя, велел секретарю:
– Фергюссон, вы мне пока не нужны. Займитесь проверкой баланса верфи «Ноатун»[30]
Дождавшись, когда секретарь покинет комнату, он обратился к инспектору:
– Давайте говорить начистоту. Вы не сделали ничего, о чем я вас просил. Полагаю, у вас были на то веские причины? Хотелось бы услышать ваши… аргументы.
Он в последний момент поменял слово «оправдания» на более нейтральное.
– Я все вам расскажу, – согласился инспектор безнадежно. Даже его холеные бакенбарды уныло обвисли. – Только дайте клятву, что оставите это в тайне!
– Хорошо, – медленно кивнул господин Рельский, – обещаю.
– Нет, – покачал головой инспектор. Отчаяние добавляло ему решимости. – Поклянитесь по всей форме.
Господин Рельский приподнял темные брови. Он был вправе оскорбиться, ведь полицейский усомнился в его слове джентльмена!
После некоторого раздумья он решил не спорить.
– Как пожелаете, – пожав плечами, согласился мировой судья.
Он взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и твердой рукой начертал:
Давно уже никто не станет резать руны на роге и камне, как того требуют давние традиции, ведь для той же цели сгодится бумага. Требования клясться непременно в полнолуние, писать заклятия кровью девственницы и тому подобная чушь являются лишь данью дешевому мистицизму.
Закончив, господин Рельский прочел заклятие вслух, затем достал из ящика секретера шило и, проткнув им палец, поставил кровавый отпечаток на своей подписи.
– Возьмите, – сказал он спокойно и протянул лист полицейскому. – Надеюсь, вы довольны?
– Вполне!
Инспектор Жаров принял бумагу, аккуратно сложил и бережно спрятал в карман.
– Тогда я вас слушаю. – Господин Рельский обмотал палец белоснежным платком, извлеченным из кармана, и вопросительно взглянул на полицейского.
Тот глубоко вздохнул и принялся рассказывать…
Мировой судья молча слушал, ожидая признания в каких-нибудь тяжелейших грехах.
Когда инспектор закончил, Ярослав переспросил с недоверием:
– И это все?!
Господин Жаров молча кивнул и потупился.
– Вы хотите сказать, что побоялись признаться, что пишете книги? – Господин Рельский решительно ничего не понимал. Он потер висок – боль снова мстительно напомнила о себе, поморщился и взглянул на инспектора.
30
Ноатун (от